Первые книги на Руси (Библия, жития, сборники изречений, прологи, патерики и т.д.). Доклад: Святые Древней Руси

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Федеральное агентство по образованию

Государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования

ДАЛЬНЕВОСТОЧНЫЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

ИНСТИТУТ ИСТОРИИ, ФИЛОСОФИИ И КУЛЬТУРЫ

ФАКУЛЬТЕТ ФИЛОСОФИИ ТЕОЛОГИИ И РЕЛИГИОВЕДЕНИЯ

Кафедра теологии и религиоведения

КУРСОВАЯ РАБОТА

ЖИТИЯ СВЯТЫХ . НАЗНАЧЕНИЕ, ТИПОЛОГИЯ И ФОРМИРОВАНИЕ КАНОНОВ

Чичмели

Алексей Сергеевич

Владивосток

Введение

1 История написания житийной литературы Византии и на Руси

1.1 Житийный жанр

1.2 Особенности житий Византии

1.3 Особенности русских житий

1.4 Лики святых

2 Употребление житий святых в богослужении, повседневной жизни христиан и в монастырских уставах

2.1 Каноны агиографической литературы

2.2 Использование житий в богослужениях

Заключение

Список использованных источников и литературы

Введение

Русская святость с ее историей должна являться одной из насущных задач нашего христианского возрождения, потому что открывает уникальнейший опыт богообщения. Жития святых как таковые -- вид церковной литературы, биографии духовных и светских лиц, канонизированных христианской церковью. Христианская церковь с первых дней своего существования тщательно собирала сведения о жизни и деятельности ее подвижников и сообщала их в качестве назидания. По свидетельствам отечественных историков, занимавшихся этой проблемой, таких как В.О. Ключевский[11 ], Д.С. Лихачёв[12 ], и многих других, жития святых были излюбленным чтением наших предков, и вовсе не потому, что в те стародавние времена выбор был не особенно велик. Таковы, например, жития преподобного Александра Свирского и преподобного Сергия Радонежского. Обычно это - жития, написанные непосредственными учениками святых, теми, кто был знаком с ними лично. Например, Епифаний Премудрый, один из наиболее известных агиографов того времени, жил в одном монастыре со святым Стефаном Пермским, а потом в монастыре святого Сергия. Такие жития давали наиболее полное описание пути святого, и становились непререкаемым источником для постижения Божественной Мудрости[13 ].

Даже миряне списывали или заказывали для себя житийные сборники. С XVI века появляются сборники чисто русских житий. К примеру, митрополит Макарий при Грозном более двадцати лет собирал огромный сборник Великих Четьих Миней, в котором жития святых заняли почетное место. Минеи эти, в которые внесены почти все имевшиеся к тому времени русские жития, известны в двух редакциях: Софийской, и более полной -- московского собора 1552 г. Столетием позже Макария, в 1627 -- 1632 гг., появились Минеи-Четии монаха Троице-Сергиева монастыря Германа Тулупова, а в 1646 -- 1654 гг. -- Минеи-Четии священника Сергиева посада Иоанна Милютина. Эти два сборника отличаются от Макариева тем, что в них вошли почти исключительно жития и сказания о русских святых. Тулупов вносил в свой сборник все, что находил по части русской агиографии, целиком; Милютин, пользуясь трудами Тулупова, сокращал и переделывал имевшиеся у него под руками жития, опуская их предисловия, а также похвальные слова. Чем Макарий был для Руси Северной, Московской, тем хотели быть киево-печерские архимандриты -- Иннокентий Гизель и Варлаам Ясинский -- для Руси Южной, выполняя волю киевского митрополита Петра Могилы и отчасти пользуясь собранными им материалами. Но политические смуты того времени помешали осуществиться этому предприятию. Ясинский, впрочем, привлек к этому делу святого Димитрия, впоследствии митрополита Ростовского, который, трудясь в продолжение 20 лет над переработкой Метафраста, великих Четиих-Миней Макария и других пособий, составил Четии-Минеи, содержащие в себе жития не только южнорусских святых, не указанных в Минеях Макария, но святых всей церкви. Патриарх Иоаким с недоверием отнесся к труду святого Димитрия, заметив в нем следы католического учения о непорочности зачатия Богоматери; но недоразумения были устранены и труд Димитрия был окончен. В первый раз изданы Четии-Минеи св. Димитрия в 1711 -- 1718 гг.[7 ]

В древности вообще к чтению житий относились почти с таким же благоговением, как к чтению Священного Писания. За века своего существования русская агиография прошла через разные формы, и слагалась в тесной зависимости от греческого стиля.

Жития первых русских святых - это книги «Сказание о Борисе и Глебе», Владимира I Святославича, «Жития княгини Ольги», игумена Киево-Печерского монастыря Феодосия Печерского (XI-XII вв.) и др. Авторами наиболее канонических житий, которые впоследствии использовались как образцы, являлись Нестор Летописец, Епифаний Премудрый и Пахомий Логофет[11 ].

Работа в выбранном нами направлении несомненно велась, причём известнейшими учёными - историками. Отсчет научной традиции изучения жанра жития принято вести со времени выхода в свет работ И.С. Некрасова, В.О. Ключевского, И.А. Яхонтова, а это вторая половина 60-х - начало 80-х годов XIX века.

И.С. Некрасов в статье «Древнерусский литератор» М., 1867, поставил задачу реконструировать образ «писателя» - агиографа, видя в нем «в полном смысле реалиста», положившего «начало натуральной школе». Следующий свой труд он посвятил разрешению задачи выявления и описания «народных редакций» северорусских житий XV-XVII вв., полагая найти в них отражение действительности.

Большое влияние на последующее изучение агиографии оказал труд В.О. Ключевского «Древнерусские жития святых как исторический источник» М., 1871. Взяться за исследование ученого подвигло широко распространенное в научной среде мнение, что жития, находящиеся в сфере внимания церковных авторов, должны быть введены и в научный оборот как новый и ценный источник достоверных исторических сведений.

Приблизительно в это время была написана основная работа Г.П. Федотова, посвященная русским житиям, книга «Святые Древней Руси», была издана в 1931 г. в Париже

В 1902 году появляется труд А. Кадлубовского «Очерки по истории древнерусской литературы житий святых».

Названными трудами в основном исчерпывается дореволюционная научная традиция изучения оригинальной житийной литературы.

В советский период главным препятствием для исследования агиографических текстов явились общественные идеологические установки, и, соответственно, никакой достойной внимания научной работы в этом направлении не велось вообще.

Первая литературоведческая монография, посвященная житиям, появилась только в 70-е годы - это книга Л.А. Дмитриева «Житийные повести Русского Севера - как памятники литературы XIII-XVII вв. Эволюция жанра легендарно-биографических сказаний». Автор обращается к наиболее интересным в литературном отношении новгородским и севернорусским житиям.

В советский период была проделана огромная работа по изучению отдельных агиографических произведений. Были опубликованы и с разной степенью изучены практически все известные и малоизвестные произведения русской житийной традиции, что заложило основу для литературно-филологического изучения агиографических текстов.

С устранением прежних препятствий интерес к изучению агиографии весьма заметно вырос. Сегодня количество публикаций, посвященных опять же в первую очередь отдельным житиям, просто необозримо. Тем не менее, в целом текстологическое изучение агиографических памятников далеко от состояния, соответствующего сегодняшним уровню, требованиям и возможностям науки. При всём количестве имеющейся научной и публицистической литературы по агиографическому жанру именно литературный аспект не был рассмотрен достаточно широко, заменяясь историческим в большей степени.

Агиография (от гр. [греч] бгйпт “святой“ и [греч] гсбцщ “пишу“), научная дисциплина, занимающаяся изучением житий святых, богословскими и историко-церковными аспектами святости. Жития святых могут изучаться с историко-богословской, исторической, социально-культурной и литературной точек зрения. С историко-богословской точки зрения жития святых изучаются как источник для реконструкции богословских воззрений эпохи создания жития, его автора и редакторов, их представлений о святости, спасении, обожении и т.д. В историческом плане жития при соответствующей критике выступают как первоклассный источник по истории Церкви, равно как и по гражданской истории. В социально-культурном аспекте жития дают возможность реконструировать характер духовности, социальные параметры религиозной жизни, религиозно-культурные представления общества. Литературное изучение житий выступает как основа в данном исследовании.

Жизнь показывает, что общество нуждается в увеличении объема потребляемой информации, связанной с историей, историей религии. Необходимость детального исследования произведений житийного жанра как литературного, исторического и духовного наследия Древней Руси и Русской Православной Церкви и явилась причиной написания курсовой работы.

Тема исследования: «Жития святых, их назначение, типология и формирование канонов».

Объектом данной работы являются произведения агиографического жанра.

Предмет исследования - жития как литературный источник. Цель работы: Проанализировать историю написания житий святых как литературного источника. Задачи исследования 1) Выстроить в исторической последовательности историю написания житийной литературы в Византии и на Руси. 2) Выявить употребление житий святых в богослужении, повседневной жизни христиан и в монастырских уставах. 3) Выявить особенности житий святых, относящихся к разным ликам. 4) Раскрыть цель и назначение житий как литературного источника.

Поставленные цели и задачи не являются новыми в изучении агиографического жанра. Однако этот аспект обращения к житиям вообще представляется актуальным на современном этапе развития национальной духовности, поскольку несёт в себе основы для людей, всерьёз решивших заниматься этой обширной темой.

Работа состоит из введения, 2 глав и заключения. Список изученной литературы состоит из 14 наименований.

житие святой богослужение монастырский

1. История написания жити йной литературы в Византии и на Руси

1.1 Житийный жанр

Житие святого - это не столько описание его жизни, сколько описание его пути к спасению, типа его святости. Поэтому набор стандартных мотивов отражает прежде всего не литературные приемы построения биографии, а динамику спасения, того пути в Царствие Небесное, который проложен данным святым. Житие абстрагирует эту схему спасения, и поэтому само описание жизни делается обобщенно-типическим.

Сам способ описания пути к спасению может быть различным, и как раз в выборе этого способа более всего различаются восточная и западная агиографические традиции. Западные жития обычно написаны в динамической перспективе, автор как бы прослеживает из своей позиции, из земного бытия, по какой дороге прошел святой от этого земного бытия к Царствию Небесному. Для восточной традиции более характерна обратная перспектива, перспектива святого, уже достигшего Небесного Царства и оттуда осматривающего свой путь к нему. Эта перспектива способствует развитию риторически украшенного стиля житий, в которых словесная насыщенность призвана соответствовать высоте взгляда из Царствия Небесного (таковы, например, жития Симеона Метафраста, а в русской традиции - Пахомия Серба и Епифания Премудрого)[9 ]. Характер агиографической литературы непосредственно соотнесен со всей системой религиозных воззрений, различиями религиозно-мистического опыта и т.д. Агиография как дисциплина и изучает весь этот комплекс религиозных, культурных и собственно литературных явлений.

Изначально византийская агиография выработала стиль, обладающий и при условии удаленности памятников друг от друга во времени, их жанровой неоднородности и различии направлений, в русле которых они возникли, рядом общих признаков, позволяющих видеть в нем особую эстетическую категорию. Несмотря на огромное влияние иноческого аскетизма, Византия в период своего расцвета была погружена в пышность священнодействия, чрезмерно перегруженной обрядовой составляющей. Писания Дионисия Ареопагита во многом определили миросозерцание, церковность и эстетику Византии[10 ]. Этический элемент, разумеется, не отрицался, но он нередко отступал на второй план по сравнению с эстетикой.

1.2 Особенности житий Византии

Византийский агиографический стиль претерпевал медленную эволюцию, развиваясь в сторону все большего преодоления античного, что отчетливо заметно уже ко второй половине IX в. в творчестве Никиты-Давида Пафлагона, Игнатия, Никифора, а позднее Симеона Метафраста. В дальнейшем возникают отдельные агиографические памятники, по стилю своего выполнения показательные, скорее, для предшествующего времени, вроде входящей в эту книгу младшей редакции жития Алексия (XI в.), а на ранних этапах встречаются легенды, “забегающие вперед”, вроде жития Тихона (VII в.)[9 ].

Начиная с XI в. житийный стиль можно считать окончательно сложившимся. Новым явлением в жизни этого жанра можно считать его вступление в высокую литературу. Теперь наряду с агиографами, прежде далекими от литературных интересов и рассматривавшими свою роль исключительно как учительную, появляются писатели -- Мавропод и Пселл (XI в.), Феодор Продром, Федор Вальсамон, Иоанн Зонара, Евстафий Солунский (XII в.), Георгий Акрополит, Никифор Хумн, Феодор Метохит, Никифор Григора, Максим, Плануд (XIII--XIV вв.). Их сравнительно много, если иметь в виду, что общая численность агиографических памятников, возникших в этот поздний период, была незначительна[9 ]. Уменьшение продуктивности агиографии закономерно и связано с ее новым статусом. Высокой литературе, в которую агиография поднялась, никогда не было свойственно массовое тиражирование какого бы то ни было, даже самого популярного, жанра, что как раз составляло отличительную особенность полуфольклорной, низовой агиографии, за счет которой преимущественно и создавался этот численный разрыв.

Иной характер приобрел агиографический жанр на фоне христианской духовности на Руси уже в первые же десятилетия после князя Владимира. В лице св. Феодосия Печерского она, сохранив аскетическую традицию Византии, усилила евангельский элемент, который ставил во главу угла действенную любовь, служение людям, милосердие. Этот первый этап в истории древнерусской святости[11 ].

Огромная трудность сравнения таких разных и в то же время похожих стилей зависит от того, что индивидуальное открывается лишь на отчетливом фоне общего. Необходимо знание агиографии всего христианского мира, прежде всего православного, греческого и славянского Востока, чтобы иметь право судить об особом русском характере святости[11 ]. В то время, как в Византии агиографический жанр практически приходит в упадок, или, как сказали бы сорок лет назад, «застой», на Руси он только начинает развиваться. Сначала широко распространяются переводные византийские жития, из них особенно популярным становится занимательное "Житье святаго человека Божия Алексия". В Болгарии оно было переведено уже в Х веке. В России это житие перешло в фольклор, превратившись в духовный стих. Из оригинальных русских житий получило широкую известность "Сказание о Борисе и Глебе"[12 ].

1.3 Особенности русских житий

Русские жития святых всегда отличались «большой трезвостью». Когда у агиографа не хватало точных преданий о жизни святого, он, не давая воли своему воображению, обыкновенно развивал скудные воспоминания, разбавляя их витийственой речью, или вставлял их в самую общую, типическую рамку соответствующего агиологического чина. Сдержанность русской агиографии особенно видна в сравнении со средневековыми житиями латинского Запада. Даже необходимые в житии святого чудеса даны очень скупо как раз для самых чтимых русских святых, получивших современные биографии: Феодосия Печерского, Сергия Радонежского, Иосифа Волоцкого[11 ].

От чудес следует отличать легендарные мотивы, свойственные народному преданию и эпосу и распространенные в одинаковых или близких формах у разных народов и в разных религиозно-культурных мирах. Из запаса народного фольклора кое-что просачивается и в агиографию. На Руси - всегда при одном условии: если между кончиной святого и записью его жития прошло так много времени, целые столетия, что у автора нет возможности противопоставить народной легенде хотя бы скудную агиографическую схему. Например, в агиографии Великого Новгорода, который своевременно не закрепил предания о своих великих святых XII века, происходило следующее: новгородская легенда сильнейшим образом влияла на процесс и результат житийного творчества, причём не только самого Новгорода, но и других крупных поселений[11 ]. В духовном запасе, каким располагала Древняя Русь, не было достаточно средств, чтобы развить склонность к философскому мышлению, да оно и не требовалось, по большому счёту. Взамен у нее нашлось достаточно материала, над которым могли поработать чувство и воображение. Это была жизнь русских людей, которые по примеру восточных христианских подвижников посвящали себя борьбе с соблазнами мира. Древнерусское общество очень чутко относилось к таким подвижникам. Жития, жизнеописания таких святых и стали любимым чтением древнерусского грамотного человека.

Жития описывают жизнь святых князей и княгинь, высших иерархов русской церкви, потом подчиненных ее служителей, архимандритов, игуменов, простых иноков, реже лиц из белого духовенства, и чаще основателей и подвижников монастырей, выходивших из разных классов древнерусского общества, в том числе и из крестьян.

Люди, о которых повествуют жития, написанные на Руси, были все более или менее исторические лица, привлекшие на себя внимание современников или воспоминание ближайшего потомства, иначе мы и не знали бы об их существовании. Но житие - не биография и не богатырская былина. У агиографа, составителя жития, свой стиль, свои литературные приемы, своя особая задача

1.4 Лики святых

В соответствии с обликом центрального персонажа и типом его подвижнической деятельности, то есть типом святого, можно выделить жанровые разновидности житий биографического характера. Разновидности подвига и соответственно разновидности святых выстраиваются обычно в иерархическую систему в соответствии с их авторитетностью, однако для простоты они приведены в алфавитном порядке.

Апостолы - двенадцать учеников Христовых, призванных Христом для того, чтобы они были с Ним, возвещали вместе с Ним Евангелие и изгоняли бесов [Мк. 3: 14], говорили от Его имени [Мк. 6: 6-13].

Будучи основанием Церкви Христовой, апостолы образуют Собор, возглавляющий церковь и реализующий ее полноту. Апостольство есть прежде всего дар апостольского служения, и поэтому с самого начала круг апостолов не ограничивается двенадцатью, помимо двенадцати существовало еще и семьдесят апостолов.

Почитание апостолов было одним из отправных моментов для культа святых вообще. В апостолах находят одновременное осуществление разные виды святости, и позднейшее почитание разных разрядов святых соединяется как в своем источнике с почитанием апостолов[14 ].

Бессребреник - разряд святых, особо прославившихся своим бескорыстием, отказом от богатства ради своей веры. Наименование бессребренников усваивается в православной традиции прежде всего святым Косьме и Дамиану, родным братьям, пострадавшим как мученики во второй половине III в. Согласно их житию, братья были медиками; они безвозмездно исцеляли больных, не требуя за это иной платы, кроме веры в Иисуса Христа.

Благоверный - разряд святых из монархов, прославившихся своим благочестием, милостью и заботой об укреплении христианской веры. Богословское обоснование почитания отдельных монархов как святых составляют особые отношения между Богом и монархом как поставленным от Бога устроителем земной жизни, судьей и хранителем закона. Христианская мысль опирается при этом на ветхозаветную традицию.

Блаженный - в XIX в. данный эпитет стали прилагать в России к святым, почитаемым в других христианских исповеданиях (прежде всего, у католиков), в тех случаях, когда почитание их установилось до разделения церквей и тем самым признается православной церковью. Данный эпитет возникает как калька с лат. beatus. По этому образцу возникло и русское употребление наименования “блаженный” в применении к святым, почитание которых не распространено в России. В Древней Руси наименование “блаженный” прилагалось к святым юродивым.

Великомученик - мученики, особо чтимые церковью как претерпевшие особенно тяжелые и продолжительные мучения и проявившие при этом чрезвычайную твердость в вере. Выделение великомучеников из всего множества почитаемых церковью мучеников происходит в результате формирования общецерковного почитания мучеников и подчеркивает всеобщность поклонения им; службы великомученикам отличаются особой торжественностью. К русским святым наименование великомученика не прилагалось[14 ].

Исповедники - лица, открыто исповедовавшие свою веру во время гонений на христиан. По представлениям древней церкви подвиг исповедничества отличался от мученичества тем, что не содержал в себе дара мученической кончины, которая понималась как прославление мученика и принятие его в ряды святых Божиих непосредственно во время мучения. В отличие от мучеников, исповедники после перенесенных мучений оставались в живых.

Мученик - древнейший разряд святых, прославляемых Церковью за мученическую смерть, принятую ими за веру. Основным значением греч. мбсфхт является свидетель, и в этом значении это слово может относиться к апостолам как свидетелям жизни и воскресения Христа, получившим благодатный дар исповедовать Божество Христа. Мученичество, безусловно, это следование путем Христовым, повторение страстей и искупительной жертвы Христа.

Праотцы - Ветхозаветные патриархи, почитаемые как образцы благочестия. Родители и супруг Богородицы, апостол Иаков (брат Господень) также относятся к праотцам, но именуются Богоотцами (к богоотцам относят и царя Давида)[ 14 ].

Преподобномученики - мученик, принадлежащий к числу монашествующих. Так же как священномученики, не составляют особого лика святых, но входят в разряд мучеников.

Преподобноисповедники - исповедники из числа монахов.

Преподобные - разряд святых, подвиг которых заключался в монашеском подвижничестве. Монашеская аскеза как тип святости предполагает отказ от мирских привязанностей, забот и стремлений и выбор следования Христу, поста и молитвы как основы жизнедеятельности. Понимание аскетического подвига как пути богопознания и жизни в Боге складывается еще в предхристианскую эпоху (у стоиков среди язычников, у ессеев в иудаизме) и преемственно воспринимается христианской общиной.

Пророки - лица, упомянутые в Библии, возвещавшие народу волю Бога и проповедовавшие на территории древних Израиля и Иудеи. Почитают 18 ветхозаветных пророков и одного новозаветного -- Иоанна Крестителя, который является последним святым, почитаемым в данном лике святости[14 ].

Равноапостольные - наименование святых, особо прославившихся благовествованием Евангелия и обращением народов в христианскую веру..

Святители - разряд святых из епископского чина, почитаемых церковью как предстоятели отдельных церковных общин, которые своей святой жизнью и праведным пастырством осуществили промысел Божий о церкви в ее движении к Царству Небесному.

Священномученики - мученик, имевший священный чин (священнический или епископский). Священномученики не составляют особого лика святых и на литургии вспоминаются вместе с другими мучениками. Ряд русских святых, которые были мученики, и принадлежали к священному чину (например, святитель Филипп, Московский и всея Руси чудотворец), священномучениками обычно не именуются, так что само наименование не вытекает полностью из подвига святого, но отражает определенную традицию[14 ].

Столпники - святые преподобные, избравшие для себя особый подвиг - стояние на столпе как способ удаления от мира и сосредоточения на постоянной молитве. Образки с изображением столпников, которые приносили с собой паломники, возвращаясь после посещения этих подвижников сыграли существенную роль в развитии иконопочитания. Подвиг столпничества был известен и на Руси, на столпе спасались, например, преп. Никита Столпник Переяславский, преп. Савва Вишерский.

Страстотерпцы - лица, принявшие мученическую кончину не за веру, возможно даже от единоверцев (в силу злобы, коварства, заговора). Почитается особый характер их подвига -- беззлобие и непротивление врагам.

Чудотворцы - обозначение ряда святых, особо прославившихся даром чудотворения, заступников, к которым прибегают в надежде на чудотворное исцеление. Чудотворцы не являются особым разрядом святых, поскольку в принципе все святые обладают даром чудотворения, а засвидетельствованные чудеса являются основным условием канонизации. В разных святцах и месяцесловах наименование чудотворца приписывается разным святым.

Юродивые - для таких лиц характерен аскетический образ жизни, обличение (в том числе публичное) людских пороков, аскетическое попрание тщеславия, всегда опасного для монашеской аскезы. В этом смысле юродство есть притворное безумие или безнравственность с целью поношения от людей. На Руси развилось весьма значительно.

Миряне - святые князья и юродивые почти исчерпывают мирянский чин святости на Руси. Они воплощают два противоположные начала в мирянском служении миру: несение социального долга в самом высоком и почетном из мирских призваний - и самое радикальное отвержение мира, совместимое с пребыванием в миру. [14 ].

Несмотря на кажущееся сходство, при более глубоком анализе каждого лика ясно видно, насколько различается подвиг того или иного святого, что даёт право говорить о бесконечном разнообразии способов служения вере и Богу.

2. Употребление житий святых в богослужении, повседневной жизни христиан и в монастырских уставах

2.1 Каноны агиографической литературы

К концу I тысячелетия в Византии были выработаны каноны житийной литературы, выполнение которых было обязательным. Они включали следующее:

Излагались только исторические факты.

Героями житий могли быть только православные святые.

Житие имело стандартную сюжетную структуру:

а) вступление;

б) благочестивые родители героя;

в) уединение героя и изучение святого писания;

г) отказ от брака или, при невозможности, сохранение в браке «чистоты телесной»;

д) учитель или наставник;

е) уход в «пустынь» или в монастырь;

ж) борьба с бесами;

з) основание своего монастыря, приход в монастырь братии;

и) предсказание собственной кончины;

к) благочестивая смерть;

л) посмертные чудеса;

м) похвала

Следовать канонам было необходимо еще и потому, что эти каноны были выработаны многовековой историей агиографического жанра и придавали житиям отвлеченный риторический характер. Однако, подобный формализм больше свойственен католицизму, в православии каждая канонизация, можно сказать, «индивидуальна»[6 ]. Первые два условия необходимы, под православностью должно пониматься не только правое исповедание веры, но, главным образом, праведная евангельская жизнь. Что касается чудес, то их может и не быть (в массовом, во всяком случае, порядке). Пример - св. патриарх Тихон: обилием чудес он не славится, при этом никто не сомневается, что он - один из величайших святых Православной Церкви[7 , стр. 140].

Попавшие на Русь переводные жития использовались с двоякой целью:

а) для домашнего чтения (Минеи);

б) для богослужений (Прологи, Синаксарии)

Великие Минеи-Четьи (иногда Четьи Минеи) - огромный по масштабам XVI века (отсюда и название “великие” - большие) свод произведений, найденных, отобранных и частично обработанных под руководством митрополита Макария. Представлял собой Минею - собрание житий святых, их чудес, а также разнообразных поучительных слов на каждый день года. Минеи Макария были четьими - предназначались для домашнего поучительного чтения, в отличие от существовавших также сборников для публичного чтения во время церковной службы (служебных Миней), где тот же материал излагался более сжато, иногда - буквально в двух-трёх словах.

2.2 Использование житий в богослужении

Синаксарий - чтение, собранное из писаний святых отцов и церковных преданий, предназначенное для чтения на утрени, после шестой песни канона.

В Русской Церкви в настоящее время синаксари за службами не читаются, однако в некоторых монастырях и храмах имеет место практика чтения житий святых или описаний празднуемых событий.

Например, Великим постом, на утрени четверга 5-й седмицы, читается житие преподобной Марии Египетской[14 ].

Именно такое двоякое использование вызвало первое серьезное противоречие. Если делать полное каноническое описание жизни святого, то каноны будут соблюдены, но чтение такого жития сильно затянет богослужение. Если же сократить описание жизни святого, то чтение его уложится в обычное время богослужения, но будут нарушены каноны. Или на уровне физического противоречия: житие должно быть длинным, чтобы соблюсти каноны, и должно быть коротким, чтобы не затягивать богослужение.

Решено противоречие было переходом к двойной системе. Каждое житие писалось в двух вариантах: коротком (проложном) и длинном (минейном). Короткий вариант быстро читался в церкви, а длинный затем читался вслух вечерами всей семьей.

Проложные варианты житий оказались настолько удобными, что завоевали симпатии церковнослужителей. Они становились все короче и короче. Появилась возможность в течение одного богослужения зачитывать несколько житий.

Пролог - славянский церковно-учительный сборник, содержащий краткие жития всех почитаемых в славянских странах православных святых, а также рассказы об основных церковных праздниках. Тексты в Прологе распределены в соответствии с неподвижным годовым церковным кругом, по дням года, начиная с сентября и кончая августом. Славянский Пролог является переводом одной из редакций греческого Менология императора Василия II (976-1025), дополненным рядом переводных и оригинальных статей. В славянском Прологе выделяется также дополнительная часть, присоединенная к Прологу на Руси и включающая ряд поучительных слов и рассказы из различных патериков. Название сборника возникло, видимо, в результате ошибки, когда заголовок предисловия к переводившемуся греческому синаксарю был воспринят как наименование книги в целом. Устанавливается две основных редакции Пролога. Первая (краткая) редакция основана на синаксаре, составленном Илией Греком и дополненном Константином Мокисийским в XI - начале XII вв. Уже краткая редакция включает ряд житий славянских святых, в том числе свв. Бориса и Глеба. По всей видимости в XIV в. возникает вторая редакция Пролога, в которую добавлено около 130 новых статей, а некоторые жития переработаны и расширены; уже в XV в. вторая редакция вытесняет первую. Особым типом Пролога является стишной Пролог, перевод греческого стишного синаксаря, в котором чтения на каждый день предваряются небольшим стихословием, посвященным прославлению чествуемых святых. Греческий стишной синаксарь был составлен в XII в., а его славянский перевод относится к XIV в. и выполнен был, видимо, в южнославянской области. Стишной Пролог также получает распространение в России, на нем основаны старопечатные издания Пролога XVII в[13 ].

На Руси, как, впрочем, и во всем христианском мире, народное почитание обычно, хотя и не всегда, предшествует церковной канонизации. Православным народом чтутся в настоящее время множество угодников, никогда не пользовавшихся церковным культом.

Заключение

Цель жития - наглядно, на отдельном существовании показать, что все, чего требуют от человека заповеди, не только исполнимо, но не раз и исполнялось, стало быть, обязательно для совести. Художественное произведение по своей литературной форме, житие обрабатывает свой предмет весьма закономерно и с соблюдением всех правил: это - назидание в живых лицах, а потому живые лица являются в нем поучительными типами. Житие не биография, а возвышение и хвала в рамках биографии, как и образ святого в житии не портрет, а икона. Потому в ряду основных источников древнерусской литературы жития святых Древней Руси занимают свое особое место.

Каноны агиографического жанра Древней Руси развивались одновременно с распространением христианских представлений. Историческая обстановка влияла на авторов житий, на литературные особенности текстов, на представления об идеале подвижника, определенном типе его поведения, на манеру повествования. Любая интерпретация житийного материала требовала предварительного рассмотрения того, что относится к сфере литературного этикета. Это предполагает изучение литературной истории житий, их жанров, установление типичных схем их построения, стандартных мотивов и приемов изображения и т.д. Так, например, в таком агиографическом жанре, как похвала святому, соединяющем в себе характеристики жития и проповеди, выделяется достаточно четкая композиционная структура - введение, основная часть и эпилог, и тематическая схема основной части (происхождение святого, рождение и воспитание, деяния и чудеса, праведная кончина, сравнение с другими подвижниками); реализация этих характеристик в процессе развития житийной литературы дает существенный материал как для историко-литературных, так и для историко-культурных выводов. Агиографической литературе свойственны многочисленные стандартные мотивы, такие, например, как рождение святого от благочестивых родителей, равнодушие к детским играм и т.п.[8 , стр. 274]

Подобные мотивы выделяются в агиографических произведениях разных типов и разных эпох. Так, в актах мучеников, начиная с древнейших образцов этого жанра, приводится обычно молитва мученика перед кончиной и рассказывается о видении Христа или Царствия Небесного, открывающегося подвижнику во время его страданий. Эти стандартные мотивы обусловлены не только ориентацией одних произведений на другие, но и христоцентричностью самого феномена мученичества: мученик повторяет победу Христа над смертью, свидетельствует о Христе и, становясь “другом Божиим”, входит в Царство Христово. Эта богословская канва мученичества естественно отражается и в структурных характеристиках мученических актов. Житие - это целое литературное сооружение со своим фундаментом, стенами, крышей и отделкой. Оно начинается обыкновенно пространным, торжественным предисловием, выражающим взгляд на значение святых жизней для всех верующих. Потом повествуется деятельность святого, предназначенного с младенческих лет, иногда еще до рождения, стать богоизбранным сосудом высоких дарований; эта деятельность сопровождается чудесами при жизни, запечатлевается чудесами и по смерти святого. Житие заканчивается похвальным словом святому, выражающим обыкновенно благодарение Господу Богу за ниспослание миру нового светильника, осветившего житейский путь грешным людям. Все эти части соединяются в нечто торжественное, богослужебное: житие и предназначалось для прочтения в церкви на всенощном бдении накануне дня памяти святого[7 , стр. 94].

Жития, формировали взгляды древнерусских читателей на идеал святости, на возможность спасения, воспитывали филологическую культуру в лучших своих образцах, создавали идеальные формы выражения подвига святого. В этот исторически непростой период выковывался канон не только житийного жанра, но и всей литературы в целом. По большому счёту, всё, что мы имеем сейчас, рождалось именно тогда.

Агиографический текст помогает определить важные моменты в подвиге подвижника для времени написания жития, просмотреть изменения в восприятии деятельности святого, если рассматривать разные по времени и месту написания редакции одного и того же агиографического произведения, провести параллели и выявить сходства и различия, исходя из географических и социальных особенностей. Агиограф может убирать или добавлять эпизоды, изменять трактовку отдельных поступков, заменять и объяснять отдельные слова и высказывания. Все это может послужить в качестве косвенных исторических данных для ученого. Жития не очень подходят для объективного исследования, как исторические произведения, в них для этого слишком мало фактов. В этом замечается их сходство с произведениями о героях войны, которые имеют весьма схожую структуру.

Как источник по истории, скажем, русского монашества, житие не представляет особой ценности, но оно может быть использовано как материал для историка древнерусской литературы. Несмотря на то, что жития не всегда точны в передаче биографических черт в жизни святого, они точнее других источников передавали сам смысл подвига в том виде и тем языком, каким он представлялся для современников и, в свою очередь, формировали воззрения верующих последующих поколений на подвиг. Нравственное начало всегда было необходимо в общественной жизни. Нравственность в конечном счете едина во все века и для всех людей. Честность, добросовестность в труде, любовь к Родине, презрение к материальным благам и в то же время забота об общественном хозяйстве, правдолюбие, общественная активность - всему этому учат нас жития[12 ].

Список использованных источников и литературы

I. Источники

1. Библия. Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета канонические. Чикаго: SGP, 1990

2. Киево-Печёрский патерик [Электронный ресурс] Режим доступа: http://old-ru.ru/03-4.html

3. Лимонарь (Синайский патерик) [Электронный ресурс] Режим доступа: http://school.bakai.ru/?id=booo012

4. Устав Свято-Троицкого Александра Свирского мужского монастыря

II. Исследования

5. Абрамович, Д.И. Исследования о Киево-Печёрском Патерике, как историко-литературном памятнике ФЭБ: [Электронный ресурс] Режим доступа: http://feb-web.ru/feb/izvest/1901/04/014-037.htm

6. Барсуков, Н.П. Источники русской агиографии Издательство: С.-Петербург Год: 1882 Формат: pdf

7. Голубинский, Е.Е. Литература о жизни и творчестве святителя Димитрия. История канонизации святых в Русской церкви. М., 1903. Формат: pdf

8. Дмитриев, Л.А. Житийные повести Русского Севера как памятники литературы XIII-XVII вв. / Л.А. Дмитриев. - Л. : Наука, 1973

9. Жития византийских святых. СПб.: Corvus, Terra Fantastica, РоссКо. 1995. Пер. Софьи Поляковой [Электронный ресурс] Режим доступа:

http://krotov.info/spravki/persons/20person/1994poly.html

10. Карташев, А.В. Очерки по истории русской церкви. Том 1

11. Ключевский, В.О. Древнерусские жития святых как исторический источник [Электронный ресурс] Режим доступа: http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/History/kluchev/index.php

12. Лихачев Д. С. Великое наследие. Классические произведения литературы Древней Руси. М., 1975.

13. Федотов, Г.П. Святые Древней Руси / Г.П. Федотов; предисл. Д.С. Лихачева, А.В. Меня [Электронный ресурс] Режим доступа: http://www.vehi.net/fedotov/svyatye/ind2.html

III. Справочная литература

14. Святость. Краткий словарь агиографических терминов. Живов В.М.

[Электронный ресурс] Режим доступа:

http://azbyka.ru/tserkov/svyatye/zhivov_agiografia_1g1.shtml

Размещено на Allbest.ru

Подобные документы

Имена святых мучениц, девочек Веры, Надежды и Любови и матери их Софии неразрывно связаны вместе в народном сознании. Житие святых мучениц Веры, Надежды, Любови и матери их Софии. История мощей святых мучениц и память мучениц, воспеваемая в легендах.

реферат , добавлен 14.02.2010


Особенности христианизации Галлии, становления и развития на её территории монашества. Личность и деятельность святого Мартина Турского. Эволюция культа святых в период Меровингского и Каролингского государства. Церковные преобразования Карла Великого.

дипломная работа , добавлен 21.11.2013


Пасха - главное событие года для православных христиан. Двунадесятые непереходящие и переходящие праздники. Основные великие православные праздники. Покров Пресвятой Богородицы, Обрезание Господа нашего Иисуса Христа, День Святых апостолов Петра и Павла.

реферат , добавлен 02.06.2011


Русская религиозная культура XIX-XXI вв. Историографический обзор источников жития блаженной Матроны Московской - одной из наиболее почитаемых русских святых двадцатого столетия. Почитание чудотворных икон и значение иконы "Прославление святой Матроны".

дипломная работа , добавлен 11.02.2013


Монашество в христианстве и его высший смысл. О содержании монашеской жизни. Истоки учения о монашеской жизни в учениях Святых Отцов. Монашеский подвиг как один из величайших подвигов христианской духовной жизни. Отречение от мира, достижение бесстрастия.

реферат , добавлен 14.12.2015


Торжественные дни в православии, посвященные чествованию значительных религиозных событий и особо чтимых святых. История возникновения православных праздников. Происхождение Пасхи; двунадесятые Господские, Богородичные, Великие и Престольные праздники.

реферат , добавлен 17.08.2015


Характеристика православных праздников годичного круга, которые подразделяются на праздники Господские, Богородичные (в память событий ее жизни: введение в храм, успение), праздники в честь "сил бесплотных" и праздники святых. Значение икон в православии.

реферат , добавлен 15.12.2011


Очерк жизни и духовного развития Святителя Филарета, митрополита Московского и Коломенского, благие дела и роль в духовном воспитании общества. Житие Епископа Феофана, его место в истории Русской Православной Церкви и путь духовного совершенствования.

реферат , добавлен 20.11.2009


Богословские истоки идеи sola Scriptura в предреформаторском движении. Формирование теории в символических книгах протестантизма. Протестантские принципы толкования Священного Писания, вытекающие из идеи sola Scriptura. Проблема канона святых книг.

курсовая работа , добавлен 30.01.2013


История католицизма, православия и протестантизма. Время образования, внутренняя организация. Догмат о происхождении духа святого. Учение о Деве Марии и чистилище. Таинства и посвящение, особенности богослужения, почитание предметов культа и святых.

Русские жития святых отличаются большою трезвостью. Когда у агиографа не хватало точных преданий о жизни святого, он, не давая воли своему воображению, обыкновенно развивал скудные воспоминания «риторическим плетением словес» или вставлял их в самую общую, типическую рамку соответствующего агиологического чина. Сдержанность русской агиографии особенно бросается в глаза в сравнении с средневековыми житиями латинского Запада. Даже необходимые в житии святого чудеса даны очень скупо как раз для самых чтимых русских святых, получивших современные биографии: Феодосия Печерского , Сергия Радонежского, Иосифа Волоцкого. От чудес следует отличать легендарные мотивы, свойственные народному преданию и эпосу и распространенные в одинаковых или близких формах у разных народов и в разных религиозно-культурных мирах. Из запаса народного фольклора кое-что просачивается и в агиографию. На Руси – всегда при одном условии: если между кончиной святого и записью его жития прошло так много времени – целые столетия, – что у автора нет возможности противопоставить народной легенде хотя бы скудную агиографическую схему. Тогда легенда совершает свой прорыв в агиографию, к удовлетворению историков литературы. Некоторые местности оказываются особенно склонными к легендарному развитию житийных тем. Такова прежде всего агиография Великого Новгорода, который своевременно не закрепил предания о своих великих святых XII века. Новгородская легенда, по наблюдению Ключевского, сильно влияла на ростовскую агиографию. За ними идут Муром и Смоленск.

Житие архиепископа Иоанна (Илии, † 1186) записано, по Ключевскому, в 70-х или 80-х гг. XV столетия и состоит из трех мало связанных между собою эпизодов, известных в рукописях в качестве отдельных повестей: об основании Благовещенского монастыря, сказания о чуде Знамения Божией Матери и повести о путешествии Иоанна на бесе в Иерусалим. Лишь последняя является народной легендой в собственном смысле слова. Содержание ее следующее. Однажды ночью за молитвой святитель услышал бульканье в своем рукомойнике. Сотворив молитву, он «оградил» сосуд (не сказано, чем: каким-либо предметом или крестным знамением, что вероятнее). Бес, заключенный в сосуде, начал вопить, «палимый огнем». Святой соглашается отпустить его под условием свозить его в Иерусалим в ту же ночь и доставить обратно в Новгород. Бес стал, «яко конь», перед кельей; святой, перекрестившись, сел на него и очутился у дверей Гроба Господня, которые сами растворились перед ним. Помолившись, Иоанн таким же образом возвращается домой. Уходя, бес просит никому не рассказывать о своем унижении, грозя в противном случае «искушением». Иоанн не исполняет его просьбы, и искушение постигает его в точно предсказанных бесом чертах. Много раз с тех пор граждане видят блудницу, выбегающую из кельи архиепископа. Приходя к нему, находят девичье монисто, одежду и сандалии. Поверив этому «бесовскому мечтанию», народ вместе с начальниками решает, что блудник не достоин занимать апостольский престол. Взяв святителя, с ругательствами посадили его на плот под Волховским мостом, чтобы пустить по течению. Но совершилось чудо: плот поплыл против течения реки, к Юрьеву монастырю. Святой молился за народ, рыдал, а граждане с крестным ходом шли встречать своего Богом оправданного владыку и умолять его о прощении.

Эта легенда составилась из двух первоначально независимых тем: бес в рукомойнике и чудо невинно оклеветанного епископа. Джинн, запечатанный в сосуде магическим знаком, и путешествие на спине джинна всем знакомы по сказкам «Тысячи и одной ночи». Арабская сказка восходит к еврейским легендам о царе Соломоне, который, запечатав демона в сосуде («печатью царя Соломона»), сделался обладателем тайных магических знаний. Патериковое сказание об авве Логгине и житие мученика Конона были посредствующими греческими звеньями между еврейским первоисточником и русской легендой.

Легенда об оклеветанном в прелюбодеянии и чудесно прославленном епископе восходит ко временам древней Церкви, по-видимому, к V веку, когда только устанавливалась обязательность безбрачного епископата, и многие епископы жили с женами в целомудренном браке. Известны западные варианты этих легенд в христианской Галлии.

Локальную новгородскую окраску имеет чудо с Волховом. Потопление с моста было обычной в Новгороде казнью. Эта вторая половина легенды св. Иоанна вместе с новгородским мотивом чуда на водах встречается на Руси еще в двух святительских легендарных житиях: Василия Рязанского (Муромского) и Иакова Ростовского. Время жизни св. Василия, епископа Рязанского, относится к XIII или XIV веку. Но муромское житие святого князя Константина делает Василия епископом Муромским, перенесшим кафедру в Рязань (неисторично), и объясняет это перенесение легендой, чрезвычайно сходной с легендой св. Иоанна. Бес, завидуя добродетели Василия, показывается в виде девицы, выбегающей из дома епископа с сандалиями в руках. Напрасно оправдывается невинный, его хотят убить: едва упрашивает он отложить казнь на завтра. После ночи, проведенной за молитвой, он с иконой Богородицы в руках подходит к берегу Оки, расстилает по реке свою мантию и несется «духом бурным» против течения более двухсот «поприщ» к Старой Рязани. Здесь князь с духовенством встречают его и оставляют святительствовать в Рязани. В житии Ростовского епископа Иакова († 1392) тема о блуднице подверглась перерождению. Из «бесовского мечтания» она становится действительной грешной женщиной, осужденной князем на смерть. Иаков заступился за грешницу и определил ей вместо казни покаяние, за что ростовцы сгоняют его самого с престола. Оку и Волхов заменяет озеро Неро, по которому святитель плывет на своей мантии от неблагодарных ростовцев к далекому берегу, где основывает свой монастырь.

Заключение беса в сосуд (без путешествия в Иерусалим) и клеветы беса на святого, хотя и в другой форме, входят в состав жития преподобного Авраамия Ростовского, первая половина которого повествует о его чудесной борьбе с язычеством. Житие св. Авраамия принадлежит к памятникам поздним и совершенно легендарным. Оно настолько изобилует историческими и хронологическими несообразностями (говорит, например, о стольном городе Владимире при князе Владимире), что нет возможности даже, хотя бы в пределах столетия, определить время жизни святого. Историки колеблются между XI и XIV столетиями. Первые известия о почитании св. Авраамия восходят к концу XV века. К тому же времени или к началу XVI века относятся древнейшие списки одной из трех редакций его жития.

Древние, хотя тоже не исторические жития св. Леонтия и Исаии, епископов ростовских, повествуют о их борьбе с язычеством. Житие преподобного Авраамия, не упоминая о них, переносит их подвиги на Авраамия. В Ростове на Чудском конце стоит идол каменный, именуемый Велесом. В нем живет бес и «творит мечты» мимоходящим. Авраамий молился о ниспослании сил для одоления идола «и не возможе». Некий старец посылает его в Цареград для молитвы в церкви Иоанна Богослова, но по дороге в окрестностях Ростова Авраамий встречает самого апостола – «человека страшна, благоговейна образом, плешива, возлыса, брадою круглою великою, и красна суща зело». Страшный муж дает ему свою трость, чтобы ею «избодать» идола. Идол рассыпается в прах. На месте его Авраамий воздвигает монастырь Богоявления, а на месте встречи с апостолом – церковь Святого Иоанна Богослова. И церковь и монастырь известны в Ростове. В церкви Богослова сохранилась и та самая трость, которой Авраамий избодал Велеса.

Борьба Авраамия с идолом, несомненно, вдохновляется апокрифическим житием апостола Иоанна, а трость Иоанна в Ростовском уезде соответствует посоху апостола Андрея в Новгородском (в известном селе Грузине). Ростовцы, так много перенявшие из новгородских легенд, не хотели уступить новгородцам чести видеть одного из апостолов во плоти на своей земле.

Вторая половина жития Авраамия начинается без связи с первой рассказом о бесе в рукомойнике. Святой «накрывает» его крестом (не крестным знамением). Князья, пришедшие в монастырь помолиться, сняв крест, выпускают беса: «изыде... акы дым черн и злосмраден», – и бес обещает мстить. Прикинувшись воином, он идет к князю во Владимир и клевещет на Авраамия, что тот нашел в земле клад и скрыл его от князя. Владимир в гневе посылает за старцем, и слуги хватают Авраамия за молитвой, в одной власянице и босого. По дороге, встретив «селянина» на пегой ослице с красными женскими сандалиями в руках, они сажают святого на ослицу и обувают его в эти сандалии. В таком позорном образе исполняется точно угроза беса. Поставленный у князя рядом со своим клеветником Авраамий тотчас «запретил» бесу, который исчез, открыв свое имя (Зефеус или Зефеог). Князь просит прощения. Клевета беса носит другой характер, нежели в житии св. Иоанна, но женские сандалии взяты оттуда. Новое содержание клеветы – сокрытие клада – кажется Кадлубовскому отражающим исторические отношения между князьями и в XIV веке. Естественнее искать источник этого варианта в Киево-Печерском патерике, в сказании о нашедших клад Феодоре и Василии и об истязании их корыстолюбивым князем.

Следы новгородских преданий сильно сказались и на легенде о ростовском юродивом Исидоре Твердислове (XV век). Один из главных эпизодов ее – чудо с напитками на пиру – повторяет предание о Николе Кочанове, новгородском юродивом XIV века. Юродивый приходит на пир к князю, но слуги отгоняют его. Тогда напитки исчезают во всех сосудах, но появляются вновь через короткое время, при возвращении святого. За этот час Исидор успел побывать в Киеве. Мгновенные перенесения по воздуху из города в город (не в видении, а во плоти) вообще часты в легендах о юродивых. Василий Блаженный из царского дворца в Москве заливает пожар в Новгороде, а Михаил Клопский, исчезнув из церкви своего монастыря, оказывается в соборе Святой Софии. В основе этих легенд лежит, конечно, реалистическое истолкование прозорливости юродивых, побеждающей пространство. Тот же Михаил Клопский в своем посмертном чуде спасает на море во время бури, как Николай Чудотворец, новгородского купца. Чудо спасения на водах при жизни совершает и Исидор. Подробности ростовского чуда напоминают новгородскую былину о Садко: корабль, останавливающийся на волнах, жребий который мечут корабельщики, и купец, спускаемый в море на доске. Новгород, естественно, был родиной морских купеческих легенд.

Особняком стоит новгородское житие св. Антония Римлянина, которое – может быть, по своему позднему происхождению – не успело повлиять на ростовский круг легенд. По этому житию, Антоний родился «во граде велицем Риме», когда Рим, «от папы Формоса» «отпаде от веры христианския». Но родители Антония тайно научили его христианской вере и писаниям греческого языка. Схоронив родителей, он положил в бочку оставшееся «имение», пустил ее в море, а сам пошел в дальнюю пустыню к монахам, которые спасались потаенно от еретиков. Обычаи этих монахов рисуются по житию Марии Египетской. Постригшись у них, Антоний начал молиться на камне у берега моря, когда внезапно буря оторвала камень от берега и понесла «по теплому морю» в реки Неву и Волхов. Через два дня Антоний был уже в Новгороде. Наглядно, даже художественно изображается удивление людей и объяснение с ними иностранца, не знающего русского языка. Лишь научившись по-русски, Антоний идет к епископу Никите и, после строгих увещаний владыки, открывает свое происхождение. Епископ дает ему землю для основания монастыря во имя Рождества Богородицы, а чудесно выловленная рыбаками бочка с драгоценностями Антония после судебного процесса присуждается ему и дает средства для построения каменных зданий монастыря. Антоний поставляется в нем игуменом и через шестнадцать лет умирает, оставив своим преемником Андрея, от имени которого ведется повествование.

Об Антонии, основателе Рождественского монастыря, хорошо известно из Новгородской летописи. Под 1117 г.: «Игумен Антон заложи церковь камяну, святая Богородица монастырь». В 1119 г. она «свершена», в 1125 г. – расписана, в 1127-м заложена каменная трапезная, в 1131-м «Антона игуменом Нифонт архиепископ постави». В 1147 г. «умре Антон игумен». Необычайное внимание летописи к подробностям монастырского строения объясняется, быть может, тем, что это был первый настоящий монастырь в Новгороде, с каменными зданиями. Об иноземном происхождении Антония не говорится ничего. До нас дошли две грамоты от имени Антония, из которых одна, по-видимому, подлинная, за исключением некоторых вставок. Начинается она словами: «Се аз, Антоний, худший во мнисех, изыдох на месте се. «Изыдох» (из города), не «приидох», указывает тоже как будто на новгородское происхождение.

Память о преподобном Антонии в Новгороде заглохла. Почитание его начинается (или оживает) с середины XVI века. В 1550 г. игумен Вениамин торжественно поднял лежавший в забвении на берегу его камень (местной породы). Около 1590 г. найдена в ризнице его трость и реставрирован образ. Канонизация преподобного Антония относится к 1597 г., когда были открыты его мощи и установлено ему празднование. По всей вероятности, тогда и было написано его житие. Монах Нифонт, который в 1598 г. составил повесть о чудесах преподобного, предполагается автором жития. Сам он не мог назвать себя автором, ибо приписал житие непосредственному ученику Антония, игумену Андрею. Таким образом житие это – весьма смелый псевдоэпиграф, который выдает себя многочисленными историческими противоречиями.

Однако же, будучи искусственным литературным произведением, житие Антония должно было отразить народные (или монастырские) предания, слагавшиеся в XVI веке. Насколько мы можем судить, легенда об Антонии развивается вокруг его реликвий. В монастыре Антония сохранялись и дошли до настоящего времени шесть иконок, точнее, досок с эмалевыми иконами французской лиможской работы. Археологи относят их к XII-XIII столетиям, а местное предание считает их вкладом Антония. В древнем Новгороде церковная утварь западной работы не была редкостью (Корсунские врата Софийского собора). Но в конце XVI века, с замиранием новгородской торговли и ухудшением отношений к католичеству (Брестская уния), западные иконы с латинскими надписями, принадлежавшие, по преданию, Антонию, стали непонятны и вызывали предположение о римском происхождении святого. Ранее XVI века Римлянином он не называется. Быть может, здесь произошло и некоторое смешение с древним архиепископом новгородским Антонием Ядрейковичем, который оставил описание своего хождения в Цареград – Новый Рим – и мог называться Римлянином (греком). Прибрежный камень, на котором, но преданию, молился преподобный (столпничал), сделался тогда средством передвижения из Рима в Новгород. Известная на Руси повесть об отпадении латинян от правой веры дала материал для первой части жития, а новгородские морские сказания (чудесные бочки, выловленные Садко, и его богатство) – для второй. Все это лишь вероятные предположения, конечно, и житие Антония еще ждет своего исследователя.

Кроме Антония и юродивых есть еще один «Римлянин» в легендарной группе русских святых. В Смоленске, неизвестно с какого времени, чтился св. Меркурий. Сохранившиеся, начиная с XVI века, списки жития его в двух отличных редакциях изображают святого спасителем города от татар во время Батыева нашествия. Во время осады Смоленска Батыем Божия Матерь является в храме пономарю и посылает его искать живущего в городе благочестивого воина Меркурия «родом римлянина». Меркурий выходит (или выезжает на коне) из стен города и разбивает наголову врагов. По одной версии, он убивает исполина, особенно страшного среди татар. Но Богородица обещала ему мученический венец. Поэтому явившийся ангел (или сын убитого исполина) отсекает ему голову. Меркурий берет свою голову в руки и возвращается в город, где рассказывает о своей победе («проглагола главою своею отсеченною») и умирает. Он похоронен в церкви Богородицы, и над гробом повешено его славное оружие.

В русских летописях, кроме одной поздней, включившей повесть о Меркурии, нет известий об осаде Батыем Смоленска. Это заставляет сомневаться в историчности события. Вероятно, смольняне, уцелевшие во время татарского погрома, приписывали свое спасение небесным силам, как новгородцы – архангелу Михаилу. Но кто был смоленский святой Меркурий, решительно неизвестно. В Киево-Печерской Лавре покоятся мощи Меркурия, который здесь считается епископом смоленским, убиенным от Батыя 24 ноября, то есть в день памяти смоленского воителя. К сожалению, имени Меркурия нет в списках смоленских епископов, и ввиду полного отсутствия исторических свидетельств было высказано предположение, что в Смоленске чтился первоначально кесарийский великомученик Меркурий, память которого совершается в тот же день. А. Кадлубовский указал на близкое сходство смоленской легенды с греческой – особенно в том виде, как она читается в распространенном повсюду апокрифическом житии Василия Великого (псевдоамфилохиевом). По житию Василия, город Кесарию хочет наказать император Юлиан Отступник, когда Богородица, в видении св. Василия, посылает уже прославленного мученика Меркурия поразить гонителя. Смерть Юлиана от копья небесного воина Меркурия была очень распространенной христианской версией его гибели. Мученик Меркурий (Дециева гонения) считается воином при жизни, и в житии его рассказывается о его участии в битве с врагами и об ангельской помощи ему. Над гробницей его в Кесарии, как и в смоленском житии, повешено его оружие. Была ли в Смоленске гробница святого? В XVII веке уже считали, что мощи его почивали в Киеве, приплыв туда чудесно по течению Днепра.

Наконец легенда об отрубленной голове вместе с римским происхождением Меркурия указывает на западные влияния. Этот распространенный на Западе легендарный агиографический мотив приурочен более чем к десяти святым, из которых наиболее известен св. Дионисий Парижский, чтимый (как Ареопагит) и на Востоке. Смоленск, принадлежавший Литве в течение XV и начале XVI века, естественно, мог усвоить эту западную легенду. Интересно, что и другая известная на Руси легенда о главоношении относится к польской области. В Почаевской Лавре ее приурочили к одному монаху, убитому татарами в 1607 г. и донесшему свою голову до чудотворной иконы Богородицы.

До сих пор мы имели дело с легендами. Есть одно единственное русское житие, которое включило в себя не только легенду, но и народную сказку. Для истории русской сказки сохранившийся текст XVI века представляет совершенно исключительную ценность, но для русской агиологии он не дает ничего. Это житие муромских святых князей Петра и Февронии. О князе Петре и его супруге ничего не известно из летописей, как и о другой группе муромских святых князей – Константине и сыновьях его, что, впрочем, ничего не говорит против действительного их существования. Но муромские агиографы, известные нам с XVI века, отсутствие исторических сведений о своих святых восполняли художественным творчеством (сравни легенду о епископе Василии). Нам известен и автор жития святых Петра и Февронии: это инок Ермолай-Еразм, недавно открытый писатель времен Грозного. Составляя свое житие в эпоху Макариевских Соборов, на которых были канонизованы муромские князья, он вложил в народную сказку кое-что из политических настроений своего времени: антибоярская его тенденция отражает годы боярского правления в малолетство Грозного.

Первая использованная Еразмом тема – народная сказка о Кощее бессмертном, встречающаяся в фольклоре многих народов. Летающий змей – дьявол – обольщает и сожительствует с женой муромского князя Павла. В ночной беседе с ней он проговаривается, что ему смерть «от Петрова плеча, от Агрикова меча». Петр, брат князя Павла, добывает Агриков меч (Агрик – герой византийского эпоса) и убивает змея. Тут начинается сказка о Василисе Премудрой. Заболевший проказой от змиевой крови Петр посылает искать лекарей, и посланцы его находят в селе Лыскове простую девицу Февронию, которая задает и разрешает мудреные загадки и в конце концов исцеляет князя Петра, обещавшего жениться на ней. Но здесь сказка переходит в политическую сатиру. Муромские бояре невзлюбили княгиню-крестьянку и требуют у князя развестись с женой. Петр вменил в «уметы» свое «самодержание», оставил княжение и поплыл по Оке с любимой женой. Но идиллия в лодке непродолжительна: граждане раскаялись и призывают князя обратно.

Лишь конец сказания представляет легенду христианскую и агиографическую. Состарившись, супруги постриглись и молили Бога о том, чтобы им умереть в один день. Они даже приготовили для себя общую гробницу в муромском соборе. Последние дни свои Феврония проводит за рукоделием, вышивая воздух в храм Пречистой. Князь Петр присылает к ней сказать: «Сестра Евфросиния (ея иноческое имя), хочу уже отойти из тела, но жду тебя, чтобы отойти вместе». Она отвечает: «Подожди, господине, пока я дошью воздух в святую церковь». Дошив, она извещает князя, и оба умирают вместе 25 июня. Люди не хотели исполнить их последней воли и похоронили супругов в разных церквах. Но наутро увидели тела их соединившимися в приготовленной ими общей гробнице. Эта легенда повествует о многих святых древней Церкви. Ее знает и Восток и Запад. Она естественно развивается вокруг общей гробницы супругов.

Едва ли надобно упоминать, что легенда о граде Китеже, неизвестная в древнерусской литературе, не имеет ничего общего с муромской легендой о Петре и Февронии: связь между ними создана лишь Римским-Корсаковым.

Кажется, мы исчерпали все легендарные сюжеты в русской агиографии. Их немного, и они не могут поколебать общего впечатления ее строгости и трезвости.

Сами по себе многие из этих легенд обладают большими литературными достоинствами. Живописно в деталях житие Антония Римлянина. Героично смоленское житие Меркурия, которое может быть сопоставлено с рязанским эпосом о богатырях татарской эпохи. Трогательно сказание о Петре и Февронии – одна из жемчужин древнерусской литературы.

Заключение

Наше исследование оканчивается на пороге XVIII века. Продолжать его дальше не позволяют совершенно изменившиеся условия канонизации синодальной эпохи. При Святейшем Синоде канонизации были редки; в XVIII веке чаще деканонизировали святых. В течение двух столетий, до царствования Николая II, канонизировали всего четырех святых, и эти четыре все епископы: Дмитрий Ростовский , Иннокентий Иркутский, Митрофаний Воронежский и Тихон Задонский. С точки зрения официальной, иерархической Церкви, святой епископ казался единственно достойным прославления. Отсюда и недоразумение, вкравшееся даже в литературный русский язык: нередко святителем называют всякого святого. Отсюда и знаменитое циническое определение святого, дававшееся острословами духовных академий: святой – это сушеный архиерей.

Для последних столетий Русской Церкви можно изучать историю духовной жизни, историю праведности, – но пока еще не историю святости.

Между тем допетровская святость Русской Церкви представляется уже цельной и законченной. Это духовный процесс, имеющий свое возрастание, свою вершину (XV век) и свой упадок. Его упадок должен быть принят во внимание историком, желающим объяснить срыв, которым оканчивается наш XVII век. Духовное окостенение русской жизни делало неизбежным как церковный раскол старообрядчества, так и культурный раскол Петра. Но, оглядываясь у грани катастрофы на великое прошлое, можно попытаться подчеркнуть некоторые общие черты: найти некоторый общий коэффициент для характеристики древнерусской святости.

Первое и последнее впечатление, которое остается при изучении этой святости – ее светлая мерность, отсутствие радикализма, крайних и резких отклонений от завещанного древностью христианского идеала. В монашестве мы почти не видим жестокой аскезы, практики самоистязаний. Господствующая аскеза русских святых – пост и труд. Оттого постничество и трудничество, наряду с подвижничеством, суть русские переводы не привившегося у нас слова «аскеза». Труд чаще всего встречается в виде телесного труда в тяжелых монастырских послушаниях («Кто не знает Кирилловские хлебни?») или на огороде, в поле, в расчистке лесной чащи для земледелия. Отсюда, от трудовой аскезы, один шаг до аскезы хозяйственной, объясняющей огромное значение русских (как и западных средневековых) монастырей в системе народного хозяйства. Основатели Соловецкого монастыря, как и св. Филипп, игумен соловецкий, являются для нас покровителями не только земледельческой, но и промышленной технической культуры. Но хозяйственная жизнь монастыря получает свое религиозное оправдание лишь в его социальном служении миру. С необыкновенной силой все русские святые иноки настаивают на милостыне и благотворительности как условии духовного процветания своих обителей: «Страннолюбия не забывайте». Служение миру святого и его монастыря не ограничивалось, конечно, смягчением экономических язв и телесных недугов. Мир притекает к святому в жажде очищения, чтобы приобщиться хотя на время к созерцанию духовной красоты.

Обращения грешников – чаще кротким словом, чем властным наказанием, – о которых читаем в житиях святых, находят свой бытовой, постоянный коррелятив в институте монашеского духовничества (не старчества), в Древней Руси почти заменившего духовничество приходского священника. Слово увещания, слово правды не умолкает и перед сильными мира: кажется даже, что особенно громко оно звучит для них. Бесстрашие святого перед властью, его государственное исповедничество характеризует русских преподобных до эпохи царства, святителей и в первое столетие царства. Мученический исход этого исповедничества в XVI столетии говорит о разрушении старинных отношений между святостью и миром.

В своей трудовой аскезе русский святой не отвергает и книжного труда: нередко своей рукой переписывает необходимые для церкви списки богослужебных и учительных книг. Уважение к духовному просвещению было велико – и у святого и у его биографов. Но лишь немногие достигали учености, как Авраамий Смоленский, Стефан Пермский, Дионисий Троицкий; еще реже видим настоящих духовных писателей среди русских святых; в сущности, мы могли бы назвать всего два имени: Иосифа и Нила. Зато многие из наших святых были иконописцами, и насколько этот труд или искусство были распространенными, видно из того, что нередко мы узнаем лишь из случайно брошенной фразы об этой деятельности святого: Авраамия, Стефана, Дионисия Глушицкого, митрополита Петра и многих других.

Мистика, как в смысле созерцательности, так и особых методов «умной» молитвы, не является характерной для русской святости. Быть может, она менее свойственна ей, чем святости греческой или католической. По нельзя забывать, что величайшее столетие русской святости (XV) проходит под знаком мистической жизни и что у истоков ее стоит никто другой, как преподобный Сергий. Вместе с тем иссякание этого потока означало вообще обмеление святости. Однако это мистическое направление сказалось у нас весьма прикровенно – настолько, что, если бы нашелся критик, пожелавший начисто отрицать существование русской мистической школы, его трудно было бы опровергнуть: настолько тонки, почти неуловимы следы ее.

Еще с меньшим правом можно говорить о ритуалистическом, или литургическом, направлении русской святости. Ритуалистическая школа Иосифа Волоцкого , победившая в церковной жизни, очень мало отразилась на святости, то есть на вершинах духовной жизни. Говоря о духовной жизни народа, всегда необходимо различать между планами ее или уровнями глубины.

Не всегда мистик, еще реже строгий уставщик, русский святой инок в одном отношении изменяет идеалу рассудительной мерности. В кротком смирении его часто проглядывает юродство. «Худые ризы» игумена вводят в соблазн мирян, безгневность и безвластие его с трудом поддерживают монастырскую дисциплину. Но в этом уничижении и кротости для него раскрывается, – и здесь самая глубокая печать русской святости, – образ уничиженного Христа.

Этот образ отпечатлелся неизгладимо в мирянской святости, которая составляет особое признание Русской Церкви. Как ни сложно русское юродство, берущее на себя и пророческое служение, но в основе его лежит тот же идеал смирения Христова в парадоксальном выражении. Смягчаясь, тот же подвиг принимает форму социального опрощения. Крестная Христова отраженно чтится в вольной или безвинной смерти страстотерпцев. Это самое последовательное отрицание жизни в миру, предельное выражение внутримирской аскезы. Но многочисленные святые князья утверждают возможность и долг профессионального служения миру. Святым, однако, это служение становится лишь через самоотвержение любви, высшим выражением которой является отдание души своей «за други своя».

Всякая святость во всех ее многообразных явлениях в истории у всех народов выражает последование Христу. Но есть более или менее прямые или непосредственные образы этого последования, когда лик Христов открывается чрез Евангелие не в царственном, а в униженном зраке. Таково в католической церкви подражание Христу Франциска Ассизского сравнительно с аскезой бенедиктинцев или цистерцианцев. После всех колебаний, преодолевая все соблазны национальной гордости, решаемся сказать, что в древнерусской святости евангельский образ Христа сияет ярче, чем где бы то ни было в истории. Если бы нужно было одним словом определить господствующий тип русской святости, то мы назвали бы его церковным евангелизмом. В этом святые плоды того дара святых Кирилла и Мефодия – славянского Евангелия, обратной стороной которого является отрыв от Греции, от классической культуры, от «словесной» культуры вообще.

Многочисленность святых мирян и евангелический образ их праведности говорит о том, что сияние лика Христова не ограничивалось стенами монастыря, но пронизало всю толщу народной жизни. Все же здесь уместно вспомнить, что христианизация Руси шла от верхних общественных слоев в низы и что не крестьянство (как в XIX веке) являлось преимущественным носителем идеалов «Святой Руси». Но когда от святости избранных совершаем переход к религиозности масс, – всегда следует остерегаться поспешных отождествлений. Русские святые – не русский народ. Во многом святые являются прямым отрицанием мира, то есть жизни народа, к которому они принадлежат. Идеализация русской жизни была бы извращенным выводом из сияния ее святости. Даже основное направление русского мирянского благочестия не совпадает с духом русской святости. Характеризуя это благочестие по историческим документам, каноническим и соборным памятникам, не можем не видеть огромного преобладания ритуализма. Страх осквернения, точное соблюдение «субботы», то есть церковного устава, сообщает порой иудействующий или наивно-детский характер древнему русскому благочестию. Канонические памятники XI века в этом отношении вторят документам иосифлянской школы. Но чтобы быть справедливым, и в это обрядово-уставное благочестие нужно бросить луч евангельского света. Он внутренне согревает его, он является творческой закваской в иудейском тесте. Отсюда милостыня как едва ли не главный момент русской мирянской праведности, отсюда острые порывы покаяния и религиозные переломы в этом быте, обычно тяжелом и плотском. Только эти порывы тогда еще не носили характера религиозного беспокойства, тревоги и исканий. Странничество в духовном смысле, как и «взыскание Града», не было свойственно Древней Руси. Древняя Русь была сильна простой и крепкой верой, до конца утоляемой в ограде Церкви, в ее быте и в ее узаконенном подвижничестве. То, в чем видят нередко сущностное свойство русской религиозной души: святое беспокойство и «богоискательство», – явления нового времени. Раскол XVII века поселил тревогу и сомнения в русскую душу. Вера в полноту реализующейся на земле святости была подорвана. Словно нет уже святых городов и обителей на Руси: ищут небывалой, несбыточной святости в потонувшем Китеже.

Но столетия империи, создавшие если не разрыв, то холодок между иерархической Церковью и народной религиозностью, не убили святости. Как ни странно это может показаться на первый взгляд, но в бюрократической России, западнической по своей культуре, русская святость пробуждается от летаргии XVII века. Как будто удушливая теплица бытового православия была для нее менее благоприятной средой, чем холод петербургских зим. Вдали от покровительственных взоров власти, не замечаемая интеллигенцией, даже церковной иерархией, духовная жизнь теплится и в монастырях, и в скитах, и в миру. Русский монастырь последних веков далек от своего духовного идеала. К концу синодального периода упадок, иногда в очень тяжелых и соблазнительных формах, наблюдается в огромном большинстве монастырей. Но в самых распущенных среди них найдется иногда лесной скиток или келья затворника, где не угасает молитва. В городах, среди мирян, не только в провинциальной глуши, но и в столицах, среди шума и грохота цивилизации, проходят своим путем юродивые, блаженные, странники, чистые сердцем, бессребреники, подвижники любви. И народная любовь отмечает их. В пустынь к старцу, в хибарку к блаженному течет народное горе в жажде чуда, преображающего убогую жизнь. В век просвещенного неверия творится легенда древних веков. Не только легенда: творится живое чудо. Поразительно богатство духовных даров, излучаемых св. Серафимом. К нему уже находит путь не одна темная сермяжная Русь. Преподобный Серафим распечатал синодальную печать, положенную на русскую святость, и один взошел на икону среди святителей из числа новейших подвижников. Но наше поколение чтит в нем величайшего из святых Древней и Новой Руси. Самое явление Серафима в обстановке XVII и XIX века предполагает воскрешение мистической традиции, заглохшей уже в Московской Руси. Действительно, в начале XVIII века старец Паисий (Величковский) , преследуемый полицией, подобно раскольникам, идет за рубеж, в Румынию, и там обретает вместе с рукописями Нила Сорского живую школу «умной» молитвы. Паисий Величковский становится отцом русского старчества. Непосредственно связанная с ним Оптина пустынь и Саров – делаются двумя центрами духовной жизни: два костра, у которых отогревается замерзшая Россия. «Откровенные рассказы странника» являются безымянным свидетельством практики «умной» молитвы в середине XIX века вне монастырских стен, в среде странников и одиноких пустынножителей.

Возрождение духовной жизни в России принесло не только оживление старого опыта, но и совершенно новые на Руси формы святости. Такими следует признать старчество как особый институт преемственности духовных даров и служения миру; духовную жизнь в миру в смысле монашеского делания, соединяемого с мирянским бытом и, наконец, священническую святость, питаемую мистическим опытом Евхаристии и духовничества.

Преподобный Серафим соединяет в себе черты глубокой традиционности со смелым, пророческим обетованием нового. Столпник, сожитель лесного медведя, определяющий смысл духовного подвига словами Макария Египетского , он белой одеждой своей, пасхальным приветом и призывом к радости, уже явленной во плоти светлой тайной Преображения, свидетельствует о новых духовных временах.

Во многом уже оставившая за собой духовный опыт Древней Руси, новая святость в одном уступает ей. Она почти ничем не связана с национальной жизнью России и ее культурой. Как никогда и нигде в христианстве, келья и скит отрезаны от мира, даже если они и открыты пришельцам из него. Никогда влияние Афона не сказывалось так сильно на русскую духовную жизнь, как за последние века. Порванная русская духовная традиция заменяется древневосточной школой «добротолюбия».

Революция, сжигающая в огне грехи России, вызвала небывалое цветение святости: святость мучеников, исповедников, духовных подвижников в миру. Но гонимое малое стадо Русской Церкви сейчас изгнано из созидания русской жизни, из новой творимой культуры. Оно не может взять на себя ответственность за «вражие» строительство. Но придет время, и Русская станет перед задачей нового крещения обезбоженной России. Тогда на нее ляжет ответственность и за судьбы национальной жизни. Тогда окончится двухвековая отрешенность ее от общества и культуры. И опыт общественного служения древних русских святых приобретет неожиданную современность, вдохновляя Церковь на новый культурный подвиг.

Указатель литературы

Н.П. Барсуков. Источники русской агиографии. 1882;

Книга глаголемая о российских святых. Изд. О. И. и др. 1887. № 4;

Словарь исторический о святых, прославленных в российской церкви. 2-е изд. 1862;

Архимандрит Леонид. Святая Русь. 1897;

Верный месяцеслов всех русских святых. 1903;

Откровенные рассказы странника духовному своему отцу. (Все издания: Париж, YMCA – Press);

Е. Поселянин. Русские подвижники XVIII века; Его же. Русские подвижники XIX века.

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

О. И. и др. – Общество истории и древностей российских при Московском университете

Археогр. ком. – Археографическая комиссия

Рус. филол. вестн. – «Русский филологический вестник»

Богосл. вестн. – «Богословский вестник»

Чт. О. и. д. – «Чтения в обществе истории и древностей российских при Московском университете»

Отд. рус. яз. Рос. А. Н. – Отделение русского языка Российской Академии наук

Изв. отд. рус. яз. А. Н. – «Известия отделения русского языка Академии наук»

Совр. зап. – «Современные записки»

Изв. и уч. зап. Каз. ун. – «Известия и ученые записки Казанского университета»

О. л. др. п. – Общество любителей древней письменности

Пам. др. письм. – «Памятники древней письменности»

Каз. д. а. – Казанская духовная академия

Чт. об. люб. дух. пр. – «Чтения в обществе любителей духовного просвещения»

Макарьевские Ч. М. – Великие Четьи Минеи митрополита Макария Московского

Зап. моск. арх. инст. – «Записки московского археологического института»

Вестник рус. хр. ст. д. – «Вестник русского христианского студенческого движения»

Библиография

В связи с тем, что книга Г. Федотова была завершена в 1931 г., список научной литературы, приведенный в конце книги, значительно устарел. Появилось немало новых изданий, о которых пытливый читатель может узнать из библиографического указателя, составленного Н.Ф. Дробленковой «Библиография советских русских работ по литературе XI-XVII веков за 1917–1957 гг.». М.-Л., 1961. Этим же автором выпущен второй библиографический указатель – за 1958–1967 гг., в двух частях (Л., 1978–1979). Мы же дадим небольшой список литературы, который поможет читателю обратиться прежде всего к первоисточникам.

1 . Памятники литературы Древней Руси. М.: Художественная литература. (Первый том вышел в 1978 г. К 1990 г. вышло одиннадцать томов из предполагаемых двенадцати.)

2 . История русской литературы X-XVII веков. М.: Просвещение, 1980. Под ред. академика Д.С. Лихачева.

3 . Лихачев Д.С. «Слово о полку Игореве» и культура его времени. Л. 1978.

4 . Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. М. 1979.

Русской литературе без малого тысяча лет. Это одна из самых древних литератур Европы. Она древнее, чем литературы французская, английская, немецкая. Ее начало восходит ко второй половине X в. Из этого великого тысячелетия более семисот лет принадлежит периоду, который принято называть «древней русской литературой».

«Древнерусскую литературу можно рассматривать как литературу одной темы и одного сюжета. Этот сюжет - мировая история, и эта тема - смысл человеческой жизни» - пишет Д. С. Лихачев.

Древняя русская литература - эпос, рассказывающий историю вселенной и историю Руси.

Ни одно из произведений Древней Руси - переводное или оригинальное не стоит обособленно. Все они дополняют друг друга в создаваемой ими картине мира. Каждый рассказ - законченное целое, и вместе с тем он связан с другими. Это только одна из глав истории мира.

Принятие древней языческой Русью христианства в конце X столетия было актом величайшего прогрессивного значения. Благодаря христианству Русь приобщилась к передовой культуре Византии и вошла в качестве равноправной христианской суверенной державы в семью европейских народов, стала «знаемой и ведомой» во всех концах земли, как говорил первый известный нам древнерусский ритор и публицист митрополит Иларион в «Слове о законе и благодати» (середина XI в.).

Большую роль в распространении христианской культуры сыграли возникавшие и растущие монастыри. В них создавались первые школы, воспитывались уважение и любовь к книге, «книжному учению и почитанию», создавались книгохранилища-библиотеки, велось летописание, переписывались переводные сборники нравоучительных, философских произведений. Здесь создавался и окружался ореолом благочестивой легенды идеал русского инока - подвижника, посвятившего себя служению богу, то есть нравственному совершенствованию, освобождению от низменных порочных страстей, служению высокой идее гражданского долга, добра, справедливости, общественного блага. Этот идеал находил конкретное воплощение в житийной (агиографической) литературе. Житие стало одной из самых популяризируемых на Руси массовых форм пропаганды нового христианского, нравственного идеала. Жития читались в церкви во время богослужения, внедрялись в практику индивидуального чтения, как монахов, так и мирян.

Древняя Русь унаследовала от Византии богатые, широко разработанные традиции агиографии. К X в. там прочно сложились определенные каноны различных типов житий: мученических, исповеднических, святительских, преподобнических, житий столпников и «Христа ради» юродивых.

Мученическое житие состояло из ряда эпизодов, описывающих самые невероятные физические мучения, которым подвергался герой-христианин языческим правителем, полководцем. Все истязания мученик претерпевал, проявляя силу воли, терпение и выносливость, верность идее. И хотя он в конце концов погибал, но одерживал моральную победу над мучителем-язычником.

Из переводных мученических житий на Руси большую популярность приобрело житие Георгия Победоносца. На Руси Георгий стал почитаться как покровитель земледельцев, святой воин-защитник мирного труда ратаев. В связи с этим его мучения в житии отходят на второй план, а главное место занимает изображение воинского подвига: победы над змеем - символом язычества, насилия, зла. «Чудо Георгия о змие» в древнерусской литературе и иконографии было необычайно популярным в период борьбы русского народа со степными кочевниками, иноземными захватчиками. Изображение Георгия, поражающего копьем змея- дракона, стало гербом-эмблемой города Москвы.

В центре исповеднического жития - миссионер-проповедник христианского вероучения. Он бесстрашно вступает в борьбу с язычниками, претерпевает гонения, мучения, но в конце концов добивается поставленной цели: обращает язычников в христианство.

Близко к исповедническому житию стоит святительское. Его герой - церковный иерарх (митрополит, епископ). Он не только учит и наставляет свою паству, но и оберегает ее от ересей, козней дьявола.

Из византийских святительских житий широкую известность получило на Руси житие Николы Мирликийского. Никола Милостивый выступал в роли заступника за неправедно гонимых и осужденных, помощника бедняков, он был избавителем из плена, покровителем плавающих и путешествующих; он прекращал бури морские, спасал утопающих. О его многочисленных чудесах слагались легенды. Согласно одной из них, Никола в отличие от Касьяна не побоялся испачкать своих светлых одежд и помог попавшему в беду мужику. За это он получил поощрение бога, «Так и поступай впредь, Никола, помогай мужику,- говорит ему бог. - И за это тебе два раза в году будут праздновать, а тебе Касьян - только раз в четыре года» (29 февраля). По народному поверью, Касьянов год (год високосный) считался дурным, несчастливым.

Жизнеописанию монаха, обычно основателя монастыря или его игумена, посвящалось преподобническое житие. Герой происходил, как правило, от благочестивых родителей и с момента своего рождения строго соблюдал посты, чуждаясь детских игр; быстро овладевал грамотой и придавался чтению божественных книг, уединяясь, размышлял о бренности жизни; отказывался от брака, уходил в пустынные места, становился монахом и основывал там обитель; собирал вокруг себя братию, наставлял ее; преодолевал различные бесовские искушения: злокознённые бесы являлись святому в облике диких зверей, разбойников, блудниц и т. п; предсказывал день и час своей кончины и благочестиво умирал; после смерти тело ею оставалось нетленным, а мощи оказывались чудотворными, даруя исцеление недужным. Таковы, например, жития Антония Великого, Саввы Освященного.

К типу преподобнического жития близко стоят жития столпников. Отвергая «лежащий во зле» мир, столпники затворялись в «столпах» - башнях, разрывали все земные связи и посвящали себя всецело молитве. Таково, например, житие Симеона Столпника.

Низшую ступень в иерархии святых занимали юродивые. Они жили в миру, на городских площадях, рынках, ночуя с нищими на папертях церквей или под открытым небом вместе с бездомными собаками. Они, пренебрегали одеждой, гремели цепями-веригами, выставляя напоказ свои язвы. Их поведение внешне было нелепо, алогично, но скрывало глубокий смысл. Юродивые бесстрашно обличали сильных мира сего, совершали внешне святотатственные поступки, терпеливо сносили побои и насмешки. Таково, например, житие Андрея Юродивого.

Все эти типы житий, прийдя из Византии на Русь, приобрели здесь свои особые самобытные черты, ярко отражая своеобразие общественной, политической и культурной жизни средневековья.

Мученическое житие не получило на Руси широкого распространения, ибо новая христианская религия насаждалась сверху, то есть правительством великого князя. Поэтому сама возможность конфликта правителя-язычника и мученика-христианина исключалась. Правда, функции христианских мучеников приняли на себя князья Борис и Глеб, злодейски убитые братом Святополком в 1015 г. Но своей гибелью Борис и Глеб утверждали торжество идеи родового старшинства, столь необходимой в системе княжеского престолонаследия. «Сказание о Борисе и Глебе» осуждало княжеские распри, крамолы, губящие Русскую землю.

Реальную почву тип мученического жития обрёл в период нашествия и господства монголо-татарских завоевателей. Борьба с дикими ордами степных кочевников осмыслялась как борьба христиан с погаными, то есть язычниками. Как высокий патриотический подвиг оценивалось поведение в Орде черниговского князя Михаила («Сказание о Михаиле Черниговском»). Русский князь и его боярин Федор отказываются выполнить требование нечестивого царя Батыя: пройти сквозь очистительный огонь и поклониться кусту. Для них совершение этого языческого обряда равносильно измене родине, и они предпочитают смерть.

Стойко и мужественно ведет себя в Орде тверской князь Михаил Ярославич, зверски убитый клевретами хана в 1318 г.

Новую трактовку тип мученического жития получает на Руси в XVI в. : мученического венца удостаиваются жертвы кровавого террора Ивана Грозного.

Широкое распространение получило и преподобническое житие. Самым ранним оригинальным произведением данного типа является «Житие Феодосия Печерского», написанное в конце XI в. Нестором.

Киево-Печерский монастырь, основанный в середине XI столетия, сыграл большую роль в развитии культуры древнерусского государства. В монастыре создавалась первая русская летопись, получившая название «Повести временных лет», он поставлял во многие города Древней Руси иерархов церкви, в его стенах протекала литературная деятельность ряда выдающихся писателей, в том числе Никона Великого и Нестора. Имя игумена и одного из основателей монастыря Феодосия, умершего в 1074 г. , пользовалось особым уважением и почитанием.

Цель жития - создать «похваление» герою, прославить красоту его деяний. Подчеркивая истинность, достоверность излагаемых фактов, Нестор постоянно ссылается на рассказы «самовидцев»: келаря монастыря Федора, монаха Илариона, игумена Павла, возницы, везшего Феодосия из Киева в монастырь, и др. Эти устные рассказы, бытовавшие среди монастырской братии и окутывавшие живой человеческий образ дымкой творимой благочестивой легенды, и составляют основу «Жития Феодосия Печерского».

Задача Нестора как писателя состояла в том, чтобы не только записать эти рассказы, но и литературно их обработать, создать образ идеального героя, который «собою вьсемь образ дая», то есть служил бы примером и образцом для подражания.

Во временной последовательности «по ряду» изложенных событий, связанных с жизнью и деяниями Феодосия и его наиболее выдающихся сподвижников, не трудно обнаружить следы своеобразной монастырской устной летописи, вехами которой являются основание монастыря, строительство соборной церкви и деяния игуменов: Варлаама, Феодосия, Стефана, Никона Великого.

Большое место в житии занимает эпизод, связанный с борьбой отрока Феодосия с матерью. Как сообщает Нестор, он написан на основе рассказа матери будущего игумена. Стремление сына княжеского тиуна (сборщика налогов) «поубожиться», то есть неукоснительно выполнять нормы христианской морали, во всем следуя и подражая Христу, встречает резкое сопротивление матери Феодосия и всех окружающих. Мать, благочестивая христианка, всячески старается отвратить сына от намерения посвятить себя богу: не только лаской, уговорами, но и жестокими мерами наказания и даже истязаниями, Ведь одеваясь в «худые» одежды, трудясь в поле вместе с рабами, пекарем, Феодосии позорит в глазах общества не только себя, но и свой род. Подобное же отношение вызывает в обществе и поведение сына боярина Иоанна. Все это свидетельствует о том, что «иноческий чин» не встречал на первых порах уважения и поддержки со стороны правящих кругов раннефеодального общества. Характерно, что и Владимир Мономах в своем «Поучении» не рекомендует детям идти в монахи.

Об отношении к монахам простого трудового люда свидетельствует в житии эпизод с возницей. Приняв знаменитого игумена за простого черноризца, возница предлагает ему пересесть на козлы, поскольку он, возница, устал от постоянного труда, а монахи проводят свою жизнь в праздности.

Этой точке зрения Нестор противопоставляет в житии изображение трудов Феодосия и окружающей его братии, которые пребывают в постоянных заботах и «своими руками делают дело». Сам игумен подает инокам пример исключительного трудолюбия. Он носит воду из реки, колет дрова, мелет по ночам жито, прядет пряжу для переплетения книг, ранее всех приходит в церковь и последним покидает ее. Предаваясь аскезе, Феодосий не моется, носит на теле власяницу, он спит «на ребрах своих», облекается в «свиту худу».

«Худость ризная» печерского игумена противопоставляется Нестором чистоте его жития, светлости души. «Светлость души» позволяет Феодосию стать не только учителем и наставником братии, но и нравственным судьей князей. Он заставляет князя Изяслава считаться с правилами и нормами монастырского устава, вступает в открытый конфликт со Святославом, незаконно захватившим великокняжеский стол и изгнавшим Изяслава. Печерский игумен отказывается от княжеского приглашения на обед, не желая «причаститися брашна того испълнь суща кръви и убийства». Он обличает князя-узурпатора в речах, которые вызывают у Святослава ярость и намерение заточить строптивого монаха. Лишь после длительных уговоров братии удается примирить Феодосия с великим князем. Правда, Святослав вначале принимает у себя игумена без должного почтения. Феодосий присутствует на княжеском пиру, скромно сидя на краю стола, потупив очи долу, ибо более желанными гостями княжеского пира являются скоморохи, увеселяющие князя. И только когда Феодосий пригрозил Святославу небесными карами («то ли еще будет на том свете»), князь приказал скоморохам прекратить свои игры и стал с большим уважением относиться к игумену. В знак окончательного примирения с монастырем Святослав дарует ему землю («свое поле»), где начинается строительство каменной монастырской церкви, основанию которой сам князь «начаток копанию положи».

Большое место в житии отводится изображению хозяйственной деятельности игумена. Правда, появление новых припасов в монастырских кладовых, денег «на потребу братии» Нестор изображает как проявление божией милости, якобы оказанной монастырю по молитве преподобного.

Однако под мистической оболочкой чуда нетрудно обнаружить характер реальных взаимоотношений монастыря с мирянами, за счет приношений которых и пополняются казна и кладовые обители.

Как типично средневековому подвижнику Феодосию случается вступать в борьбу с бесами. Они являются то в обличии скоморохов, то черного пса, порой незримо творят мелкие пакости: рассыпают в пекарне муку, проливают хлебную закваску, не дают есть скотине, поселившись в хлеву.

Таким образом, традиционный канон жития наполняется Нестором рядом конкретных реалий монастырского и княжеского быта.

«Житие Феодосия Печерского», написанное Нестором, явилось, в свою очередь, образцом, определившим дальнейшее развитие преподобнического жития в древнерусской литературе.

Опираясь на этот образец, строит «Житие Авраамия Смоленского» Ефрем (первая треть XIII в.). В произведении нашла своеобразное отражение духовная жизнь одного из крупных политических и культурных центров Северо-Западной Руси - Смоленска в конце XII -начале XIII в.

Перед читателем предстает незаурядная личность образованного, ученого монаха. В пригородном Смоленском монастыре, в селе Селище он создает скрипторий, руководя работой многих писцов. Сам Авраамий не ограничивается чтением Писания, творений отцов церкви, его привлекают «глубинные книги», то есть произведения апокрифические, которые официальная церковь включала в индексы ложных, «отреченных книг». Ученые занятия Авраамия вызывают зависть и негодование игумена и монахов. В течение пяти лет он терпеливо сносит бесчестье и поношение братии, но в конце концов вынужден покипуть монастырь в Селище и переселиться в город, в монастырь Честного креста.

Здесь Авраамий выступает в роли искусного учителя-проповедника, «протолкователя» Писания. В чем состояла суть этого «протолкования», Ефрем не сообщает, подчеркивая только, что проповеди ученого монаха привлекли внимание всего города. При этом Ефрем обращает снимание еще на одну сторону деятельности Авраамия - он искусный живописец.

Популярность и успех у горожан талантливой личности «оскорбляет самолюбивую посредственность», и невежественные попы и монахи обвиняют Авраамия в ереси.

Весьма показательно, что на защиту Авраамия выступили смоленский князь и вельможи, его покровителями стали смоленский епископ Игнатий и преемник епископа Лазарь.

Прославляя подвиг «терпения» Авраамия, Ефрем приводит многочисленные аналогии из житий Иоанна Златоуста, Саввы Освященного. Он активно вмешивается в ход повествования, дает свою оценку поведения героя и его гонителей в риторико-публи-цистических отступлениях. Ефрем резко обличает невежд, принимающих сан священства, рассуждает о том, что никому нельзя прожить своей жизни без напастей, невзгод, а преодолеть их можно только терпением. Только терпение позволяет человеку провести корабль своей души сквозь волны и бури моря житейского. В заключающей житие похвале Ефрем славит не только Авраамия, но и родной город Смоленск.

В XV в. в Смоленске на основе устных преданий создается еще одно примечательное произведение - «Повесть о Меркурии Смоленском», прославляющая героический подвиг русского бесстрашного юноши, пожертвовавшего своей жизнью ради спасения родного города от полчищ Батыя в 1238 г.

Традиции агиографии Киевской Руси продолжались не только на северо-западе, но и на северо-востоке - во Владимиро-Суздальском княжестве. Примером тому служили религиозные и исторические легенды: сказания о Владимирской иконе богоматери, о просветителе Ростовской земли епископе Леонтии.

С Ростовом связано и предание о царевиче ордынском Петре, племяннике хана Берке, принявшем христианство, поселившемся на Ростовской земле, пожалованной ему местным князем, и основавшем там монастырь. В основе предания, вероятно, лежит семейная хроника, повествующая не только о Петре, но и о его потомках, сыновьях и внуках. Повесть ярко отражает характер взаимоотношений Золотой Орды и Руси в XV в. Так, например, согласно преданию, предком Бориса Годунова был выходец из Орды князь Чет, основавший якобы Ипатьевский монастырь близ Костромы.

«Повесть о Петре, царевиче Ордынском» дает представление о характере тех земельных тяжб, которые пришлось вести потомкам Петра с удельными ростовскими князьями.

Новый этап развития древнерусской агиографии связан с великокняжеской Москвой, с деятельностью талантливого писателя конца XIV - начала XV в. Епифания Премудрого. Его перу принадлежат два выдающихся произведения древнерусской литературы - жития Стефана Пермского и Сергия Радонежского, ярко отразившие подъем национального самосознания русского народа, связанный с борьбой против золотоордынского ига.

И Стефан Пермский, и Сергий Радонежский являют собою образец стойкости, целеустремлённости. Все их помыслы и поступки определяются интересами родины, благом общественным и государственным.

Сын устюжского соборного клирика Стефан заранее, целеустремленно готовит себя к будущей миссионерской деятельности в Пермском крае. Обучившись пермскому языку, он создает пермскую азбуку-грамоту и переводит на этот язык русские книги. После этого Стефан идет в далекую Пермскую землю, поселяется среди язычников и воздействует на них не только живым словом, но и примером собственного поведения. Стефан срубает «прокудливую березу», которой поклонялись язычники, вступает в борьбу с волхвом (шаманом) Памом. На глазах собравшейся большой толпы язычников Стефан посрамляет своего противника: он предлагает Паму вместе войти в бушующее пламя огромного костра и выйти из него, войти в ледяную прорубь и выйти из другой, расположенной далеко от первой. От всех этих испытаний Пам категорически отказывается, и пермяки воочию убеждаются в бессилии своего волхва, они готовы растерзать его. Однако Стефан успокаивает разъяренную толпу, сохраняет жизнь Паму и только изгоняет его. Так побеждают сила воли, убежденность, выдержка, гуманизм Стефана, и язычники принимают христианство.

В качестве идеала нового церковного деятеля Епифаний Премудрый изображает Сергия Радонежского (умер в 1392 г.).

Подробно и обстоятельно излагает Епифаний факты биографии Сергия. Сын разорившегося ростовского боярина, переселившегося в Радонеж (теперь поселок Городок в двух километрах от станции Хотьково Ярославской железной дороги), Варфоломей-Сергий становится монахом, затем основателем Троицкого монастыря (ныне город Загорск), который в политической и культурной жизни образующегося централизованного Русского государства сыграл не меньшую роль, чем Киево-Печерский монастырь в жизни Киевской Руси. Троицкий монастырь был школой нравственного воспитания, в которой сформировались миросозерцание и талант гениального Андрея Рублева, самого Епифания Премудрого, многих других иноков и мирян.

Всей своей деятельностью игумен Троицкого монастыря содействует упрочению политического авторитета Московского князя как главы Русского государства, содействует прекращению княжеских усобиц, благословляет Дмитрия Ивановича на ратный подвиг борьбы с полчищами Мамая.

Епифаний раскрывает характер Сергия путем контрастного сопоставления его с братом Стефаном. Последний отказывается жить с Сергием в пустынном месте, вдали от больших дорог, куда не привозят никаких съестных припасов, где все приходится делать своими руками. Он уходит из Троицкого монастыря в Москву, в Симонов монастырь.

Противопоставлен Сергий и современным ему монахам и священникам, сребролюбивым и тщеславным. Когда митрополит Алексей незадолго до своей кончины предлагает Сергию стать его преемником, троицкий игумен решительно отказывается, заявив, что он никогда не был и не будет «златоносцём».

На примере жизни Сергия Епифаний утверждал, что путь нравственного преобразования и воспитания общества лежит через совершенствование отдельной личности.

Стиль произведений Епифання Премудрого отличается пышной риторикой, «добрословием». Сам он называет его «плетением словес». Этому стилю присуще широкое употребление метафор-символов, уподоблений, сравнений, синонимических эпитетов (до 20-25 при одном определяемом слове). Много внимания уделяется характеристике психологических состояний персонажей, их «мысленным» монологам. Большое место в житии отводится плачам, похвале-панегирику. Риторическо-панегирический стиль житий Епифания Премудрого служил важным художественным средством пропаганды нравственных и политических идей формирующегося вокруг Москвы государства.

С политической и культурной жизнью Новгорода XII-XV вв. неразрывно связана новгородская агиография. Здесь создаются жития местных подвижников-небесных покровителей вольного города: Варлаама Хутыиского, архиепископов Иоанна, Моисея, Евфимия II, Михаила Клопского. Эти жития по-своему отражают своеобразие жизни боярской феодальной республики, взаимоотношения духовной и светской власти, отдельные стороны бытового и общественного уклада города.

Наиболее интересными и значительными произведениями новгородской литературы XV в. являются сказания, связанные с именем архиепископа Иоанна (1168-1183). Он один из центральных героев «Сказания о знамении от иконы Богородицы», повествующего о чудесном избавлении Новгорода от суздальцев в 1169 г. Основная мысль сказания в том, что Новгород находится якобы под непосредственной защитой и покровительством богоматери и всякие попытки великокняжеской Москвы посягнуть на вольный город будут пресечены небесными силами.

«Повесть о путешествии новгородского архиепископа Иоанна на бесе в Иерусалим» ставит своей целью прославить знаменитого святителя. При этом ее фантастический, занимательный сюжет вскрывает реальные черты быта и нравов князей церкви, В. основе его лежит типично средневековый мотив борьбы праведника с бесом и бесовскими искушениями. Святитель не только заключает в сосуде пытавшегося его смутить беса, но и заставляет лукавого искусителя свозить его за единую ночь в Иерусалим и привезти назад в Новгород.

Поведение архиепископа становится предметом всенародного обсуждения на вече, которое решает, что пастырю, ведущему столь непотребную жизнь, не место на святительском престоле. Новгородцы изгоняют Иоанна, посадив его на плот. Однако по молитве святителя плот поплыл против течения Волхова. Тем самым святость и невиновность пастыря доказана, бес посрамлен, а новгородцы раскаиваются в своем поступке и молят Иоанна о прощении.

Занимательность сюжета, живость изложения привлекли внимание к «Повести о путешествии новгородского архиепископа Иоанна на бесе в Иерусалим» великого русского поэта А. С. Пушкина, начавшего в Лицее писать поэму «Монах», и Н. В. Гоголя, использовавшего мотив поездки героя на бесе в повести «Ночь перед рождеством».

Оригинальным произведением новгородской литературы XV в. является «Повесть о житии Михаила Клопского», ярко отражающая своеобразие политической жизни городской боярской республики незадолго до окончательного присоединения Новгорода к Москве.

В первой половине XVI в. в Москве создается «Повесть о Луке Колодском», написанная на основе предания о явлении в 1413 г. на реке Колоче чудотворной иконы богоматери. Однако церковная легенда отступает в повести на второй план, а главное место в ней отводится судьбе крестьянина Луки, нашедшего в лесу чудотворную икону и нажившего на этом огромное богатство за счет «доброхотных даяний» верующих. «Даяний» хватает не только на строительство храма. «Простой поселянин» Лука из собранных у народа средств создает себе хоромы и начинает соперничать в богатстве с можайским князем Андреем Дмитриевичем. И только после того как Лука был основательно помят выпущенным по его приказу из клетки медведем, он, пережив страх смерти, покаялся и, отказавшись от своих богатств, стал монахом основанного князем Колочского монастыря. Отражение сюжета данного предания мы находим в стихотворении И. А. Некрасова «Влас».

Высота нравственных идеалов, поэтичность житийных сказаний неоднократно привлекали к ним внимание русских писателей XVIII-XIX вв. Средством пропаганды передовых просветительских идеалов становится житие в произведении А. Н. Радищева «Житие Федора Васильевича Ушакова». Писатель-революционер увидел в своей судьбе черты сходства с судьбой Филарета Милостивого, житие которого он и обработал.

А. И. Герцен в житиях находил «божественные примеры самоотвержения», а в их героях - страстное, одержимое служение идее, К житию Феодоры обращается он в своей ранней романтической повести «Легенда». В зрелые годы Герцен сопоставлял с героями житийной литературы дворянских революционеров - декабристов, называя их «воинами-подвижниками, вышедшими сознательно на явную гибель, чтобы разбудить к новой жизни молодое поколение и очистить детей, рожденных в среде палачества и раболепия».

«Нашу русскую настоящую поэзию» увидел в житийной литературе Л. Н. Толстой. Его привлекала нравственная и психологическая сторона древнерусских произведений, поэтичность их изложения, места «наивно художественные». В 70-80-е гг. прошлого столетия сборники житийных произведений - Прологи и Минеи - становятся его любимым чтением. «Исключая чудеса, смотря на них как на фабулу, выражающую мысль, чтение это открывало мне смысл жизни»,- писал Л. Н. Толстой в «Исповеди». Писатель приходит к выводу, что так называемые святые - это обыкновенные люди. «Таких святых, чтобы они были совсем особенные от других людей, таких, тела которых оставались бы нетленными, которые творили бы чудеса и т. п. , никогда не было и не может быть»,- отмечал он.

Историческими народными идеалами считал Феодосия Печенского и Сергия Радонежского Ф. М. Достоевский. В романе «Братья Карамазовы» он создает «величавую положительную фигуру» русского инока - старца Зосимы, опровергая индивидуалистический анархический «бунт» Ивана Карамазова. «Взял я лицо и фигуру из древнерусских иноков и святителей,- писал Достоевский,- при глубоком смирении надежды беспредельные, наивные о будущем России, о нравственном и даже политическом ее предназначении. Св. Сергий, Петр и Алексей митрополиты разве не имели всегда в этом смысле России в виду?»

К типу «народной интеллигенции» относил русских подвижников Г. И. Успенский. В цикле очерков «Власть земли» он отмечал, что эта интеллигенция вносила «божескую правду» в народную среду. «Она поднимала слабого, беспомощно брошенного бессердечною природой на произвол судьбы; она помогала, и всегда делом, против слишком жестокого напора зоологической правды; она не давала этой правде слишком много простора,полагала ей пределы. тип ее был тип божия угодника. Нет, наш народный угодник хоть и отказывается от мирских забот, но живет только для мира. Он мирской работник, он постоянно в толпе, в народе, и не разглагольствует, а делает в самом деле дело».

Древнерусская агиография органически входила в творческое сознание и такого замечательного и до сих пор по-настоящему неоценимого писателя, как И. С. Лесков.

Постигая тайны русского национального характера, он обращался к сказаниям.

К этим книгам писатель подходил как к литературным произведениям, отмечая в них «картины, каких не выдумаешь». Лескова поражали «ясность, простота, неотразимость» рассказа, «сужекты лиц».

Создавая характеры «праведников» - «положительные типы русских людей», Лесков показывал тернистый путь исканий русским человеком нравственного идеала. Своими произведениями Лесков показал, как «великолепна русская природа и прекрасны русские люди».

Идеалы нравственной духовной красоты русского человека вырабатывались нашей литературой на протяжении всего почти тысячелетнего ее развития. Древнерусская литература создала характеры стойких духом, чистых душой подвижников, посвятивших свои жизни служению людям, общественному благу. Они дополняли народный идеал богатыря - защитника рубежей Русской земли, выработанный народной эпической поэзией.

Изучив поэтику отдельных произведений древнерусской литературы, можно сделать вывод об особенностях жанра жития. Житие - жанр древнерусской литературы, описывающий жизнь святого.

В данном жанре существуют разные агиографические типы:

Житие-мартирия (рассказа о мученической смерти святого)

Монашеское житие (рассказ о всем жизненном пути праведника, творимых им чудесах и т. д.)

Очень важен для жанра монашеского жития момент чуда, откровения (способность к учению – божий дар). Именно чудо вносит движение и развитие в биографию святого.

Жанр жития постепенно претерпевает изменения. Авторы отходят от канонов, впуская в литературу дыхание жизни, решаются на литературный вымысел («Жития Михаила Клопского»), говорят на простом «мужицком» языке («Житие протопопа Аввакума»).

Древнерусская литература развивалась, складывалась вместе с ростом общей образованности общества. Древнерусские авторы донесли до современных читателей свои взгляды на жизнь, размышления о смысле власти и общества, роли религии, поделились своим жизненным опытом. Новую жизнь произведения древнерусской литературы обрели в наши дни. Они служат могучим средством патриотического воспитания, вселяют чувство национальной гордости, веры в неистребимость созидательной, жизненной силы, энергии, нравственной красоты русского народа, неоднократно спасавшего страны Европы от варварского нашествия.

«Чтение о Борисе и Глебе» открывается пространным введением, в котором излагается вся история человеческого рода: сотворение Адама и Евы, их грехопадение, обличается «идолопоклонство» людей, вспоминается, как учил и был распят Христос, пришедший спасти род человеческий, как стали проповедовать новое учение апостолы и восторжествовала новая вера. Лишь Русь оставалась «в первой [прежней] прелести идольской [оставалась языческой]». Владимир крестил Русь, и этот акт изображается как всеобщее торжество и радость: радуются люди, спешащие принять христианство, и ни один из них не противится и даже не «глаголет» «вопреки» воле князя, радуется и сам Владимир, видя «теплую веру» новообращенных христиан. Такова предыстория злодейского убийства Бориса и Глеба Святополком. Святополк помышляет и действует по козням дьявола. «Историографическое» введение в житие отвечает представлениям о единстве мирового исторического процесса: события, происшедшие на Руси, лишь частный случай извечной борьбы бога и дьявола, и каждой ситуации, каждому поступку Нестор подыскивает аналогию, прообраз в прошлой истории. Поэтому решение Владимира крестить Русь приводит к сопоставлению его с Евстафием Плакидой (византийским святым, о житии которого речь шла выше) на том основании, что Владимиру, как «древле Плакиде», бог «спону (в данном случае -- болезнь) некаку наведе», после чего князь решил креститься. Владимир сопоставляется и с Константином Великим, которого христианская историография почитала как императора, провозгласившего христианство государственной религией Византии. Бориса Нестор сравнивает с библейским Иосифом, пострадавшим из-за зависти братьев, и т. д.

Об особенностях жанра жития можно судить, сравнив его с летописью.

Характеры персонажей традиционны. В летописи ничего не говорится о детстве и юности Бориса и Глеба. Нестор же, согласно требованиям агиографического канона, повествует, как еще отроком Борис постоянно читал «жития и мучения святых» и мечтал сподобиться такой же мученической кончины.

Летопись не упоминает о браке Бориса. У Нестора же присутствует традиционный мотив -- будущий святой стремится избежать брака и женится лишь по настоянию отца: «не похоти ради телесныя», а «закона ради цесарьскаго и послушания отца».

Далее сюжеты жития и летописи совпадают. Но как отличаются оба памятника в трактовке событий! В летописи рассказывается, что Владимир посылает Бориса со своими воинами против печенегов, в «Чтении» говорится отвлеченно о неких «ратных» (то есть врагах, противнике), в летописи Борис возвращается в Киев, так как не «обрел» (не встретил) вражеское войско, в «Чтении» враги обращаются в бегство, так как не решаются «стати против блаженного».

В летописи проглядывают живые человеческие отношения: Святополк привлекает киевлян на свою сторону тем, что раздает им дары («именье»), их берут неохотно, так как в войске Бориса находятся те же киевляне («братья их») и -- как это совершенно естественно в реальных условиях того времени -- киевляне опасаются братоубийственной войны: Святополк может поднять киевлян против их родичей, ушедших в поход с Борисом. Наконец, вспомним характер посулов Святополка («к огню придам ти») или переговоры его с «вышегородскими боярами». Все эти эпизоды в летописном рассказе выглядят очень жизненно, в «Чтении» они совершенно отсутствуют. В этом проявляется диктуемая каноном литературного этикета тенденция к абстрагированности.

Агиограф стремится избежать конкретности, живого диалога, имен (вспомним -- в летописи упоминаются река Альта, Вышгород, Путша, -- видимо, старейшина вышгородцев и т. д.) и даже живых интонаций в диалогах и монологах.

Когда описывается убийство Бориса, а затем и Глеба, то обреченные князья только молятся, причем молятся ритуально: либо, цитируя псалмы, либо -- вопреки какому бы то ни было жизненному правдоподобию -- торопят убийц «скончать свое дело».

На примере «Чтения» мы можем судить о характерных чертах агиографического канона -- это холодная рассудочность, осознанная отрешенность от конкретных фактов, имен, реалий, театральность и искусственная патетика драматических эпизодов, наличие (и неизбежное формальное конструирование) таких элементов жития святого, о каких у агиографа не было ни малейших сведений: пример тому -- описание детских лет Бориса и Глеба в «Чтении».

Помимо жития, написанного Нестором, известно и анонимное житие тех же святых -- «Сказание и страсть и похвала Бориса и Глеба».

Представляется весьма убедительной позиция тех исследователей, которые видят в анонимном «Сказании о Борисе и Глебе» памятник, созданный после «Чтения»; по их мнению, автор «Сказания» пытается преодолеть схематичность и условность традиционного жития, наполнить его живыми подробностями, черпая их, в частности, из первоначальной житийной версии, которая дошла до нас в составе летописи. Эмоциональность в «Сказании» тоньше и искреннее, при всей условности ситуации: Борис и Глеб и здесь безропотно отдают себя в руки убийц и здесь успевают долго молиться, буквально в тот момент, когда над ними уже занесен меч убийцы, и т. д., но при этом реплики их согреты какой-то искренней теплотой и кажутся более естественными. Анализируя «Сказание», известный исследователь древнерусской литературы И.П. Еремин обратил внимание на такой штрих: Глеб перед лицом убийц, «телом утерпая» (дрожа, слабея), просит о пощаде. Просит, как просят дети: «Не дейте мене... Не дейте мене!» (здесь «деяти» -- трогать). Он не понимает, за что и почему должен умереть... Беззащитная юность Глеба в своем роде очень изящна и трогательна. Это один из самых «акварельных» образов древнерусской литературы». В «Чтении» тот же Глеб никак не выражает своих эмоций -- он размышляет (надеется на то, что его отведут к брату и тот, увидев невиновность Глеба, «не погубит» его), он молится, при этом довольно бесстрастно. Даже когда убийца «ят [взял] святаго Глеба за честную главу», тот «молчаше, акы агня незлобиво, весь бо ум имяще к богу и возрев на небо моляшеся». Однако это отнюдь не свидетельство неспособности Нестора передавать живые чувства: в той же сцене он описывает, например, переживания воинов и слуг Глеба. Когда князь приказывает оставить его в ладье посреди реки, то воины «жаляще си по святомь и часто озирающе, хотяще видети, что хощеть быти святому», а отроки в его корабле при виде убийц «положьше весла, седяху сетующеся и плачющеся по святем». Как видим, поведение их куда более естественно, и, следовательно, бесстрастие, с которым Глеб готовится принять смерть, всего лишь дань литературному этикету.

Возникновение древнерусской письменности

Житийный жанр возник в Древней Руси вместе с письменностью. Возникновение древнерусской письменной культуры носило особый характер, она возникла в результате трансплантации на Русь византийской культуры. Известно, что последняя оказала существенное влияние на русскую культуру на начальном этапе ее формирования. Более того, в отношении русской литературы, как убедительно показал Д.С. Лихачев, можно говорить не о влиянии, а о переносе византийской литературы на русскую почву. Действительно, мы ведь не можем говорить, что византийская религия «повлияла» на русскую, что византийское православие оказало «влияние» на русское язычество. Византийское христианство не просто повлияло на религиозную жизнь русских - оно было перенесено на Русь. Оно не изменило, не преобразовало язычества - оно его заменило и, в конечном счете, уничтожило. Также и византийская литература не могла повлиять на русскую литературу, так как последней по существу не было - на Руси не знали письменных произведений до появления переводной литературы. Именно поэтому правильнее говорить не о влиянии литературы Византии, а о ее переносе, трансплантации на славянскую почву.

В трансплантации византийской литературы на русскую почву особую роль сыграла древнеболгарская литература. Русь получила византийский культурный опыт не только в его непосредственном состоянии, но и в «адаптированном» Болгарией виде. Древнеболгарская литература достигла высокого развития раньше, чем литература других славянских народов. Она была на столетие древнее литературы русской. Ранняя христианизация Болгарии позволила болгарской литературе усвоить из византийской сравнительно сложные произведения и развить собственную оригинальную письменность. Древнеболгарская литература стала основой для своеобразной «литературы-посредницы» - наднациональной литературы южных и восточных славян, существовавшей на общем для всех них священном церковнославянском языке. Славянская «литература-посредница» создавалась во многих странах, была общим достоянием этих стран, служила их литературному общению. Она имела особый межнациональный фонд памятников и существовала одновременно на территориях ряда южнославянских и восточнославянских стран как единое развивающееся целое, объединяющее эти страны. Именно эта литература и была перенесена на Русь в X в., одновременно с принятием русскими племенами христианства.

Однако этот перенос не был механическим, и им не заканчивалась жизнь явления. На новой почве перенесенная литература продолжала жить, развиваться, приобретала местные черты. Перевод произведения в средние века был связан с продолжением его литературной истории, с появлением новых редакций, иногда с приспособлением его к местным, национальным условиям. Византийское произведение в результате оказывалось в известной мере произведением местной, национальной литературы.

Говоря о рецепции византийской книжности восточными славянами необходимо отметить, что параллельно с переводными произведениями возникали и оригинальные русские тексты. При этом важно, что появление первых литературных памятников, созданных в Киевской Руси, с самого начала было связано с Церковью. Первым русским литературным произведением является написанное в 1049-1050 гг. «Слово о законе и благодати» Киевского митрополита Иллариона. Основным содержанием «Слова» является апология Русской земли, влившейся после принятия христианства в семью европейских христианских народов. Уже в конце XI века появляются первые русские жития. Это житие прп. Феодосия Печерского, написанное преподобным Нестором Летописцем (1050-е гг. - нач. XII в.), а также два варианта житий свв. мучеников Бориса и Глеба - «Сказание о святых мучениках Борисе и Глебе» и «Чтение о житии и о погублении блаженных страстотерпцев Бориса и Глеба»; автором последнего был так же прп. Нестор.

О самом прп. Несторе в житии прп. Феодосия сообщается, что он был пострижен в Киево-Печерском монастыре при игумене Стефане (1074-1078) и возведен им в диаконский сан, и что «Чтение» свв. Бориса и Глеба им было написано до жития прп. Феодосия. Однако вопрос о точном времени написания обоих житий остается спорным: разные исследователи относят их или к 80-м гг. XI в., или к началу XII в.; в последнем случае написание «Чтения» датируют примерно 1109 г. «Чтение» широко распространилось в древнерусской письменности. Старший из известных нам списков находится в составе Сильвестровского сборника сер. XIV в. Житие прп. Феодосия вошло в состав Киево-Печерского патерика и в этом виде получило широкое распространение в древнерусской книжности, начиная с XV в. Отдельных списков жития известно сравнительно немного; старший из них находится в составе Успенского сборника XII-XIII вв.

В том же Успенском сборнике находится и старший список «Сказания о святых мучениках Борисе и Глебе». В этом сборнике он озаглавлен как «Въ тъ же день съказание и страсть и похвала святую мученику Бориса и Глеба» и состоит из двух частей. В первой части рассказывается о мученической смерти свв. братьев, о борьбе Ярослава со Святополком, о перенесении при Ярославе тела Глеба из-под Смоленска в Вышгород и погребении его рядом с Борисом. Заканчивается она похвалой святым. Вторая часть, имеющая свое заглавие - «Сказание чюдес святую страстотерпцю Христову Романа и Давида» - представляет собой рассказ о чудесах, совершенных святыми, о построении посвященных им церквей в Вышгороде, о перенесении их мощей в 1072 и 1115 гг. Таким образом, если «Сказание» с самого начала состояло из двух частей, то оно не могло быть написано ранее 1115 г. Однако многие исследователи считают, что первоначальный вариант «Сказания» не содержал второй части, и датируют его началом второй половины XI в. «Сказание» дошло до нас в большом количестве списков (более 160-ти), что говорит о популярности этого произведения в Древней Руси. Из «Сказания» явствует, что автор его знал целый ряд памятников переводной житийной литературы: он ссылается на Мучение Никиты, Жития Вячеслава Чешского, Житие Варвары, Житие Меркурия Кесарийского, Мучение Димитрия Солунского.

Церковно-славянский язык как язык древнерусской литературы

Древняя Русь, восприняв от Болгарии византийскую культуру, получила от нее не только относительно полный комплекс произведений христианской литературы, но Болгария дала Руси и литературный язык, на котором были написаны эти произведения. Поэтому, говоря о словесной культуре Древней Руси, прежде всего необходимо сказать о языке этой культуры.

Основное условие стиля высокой, торжественной литературы средневековья и особенно литературы церковной состоит в том, что ее язык обособлен от бытовой речи. «Церковнославянский язык Киевской Руси X-XI вв. был отграничен, отличался от древнерусского народного языка не только в действительности…, но и в сознании людей», - пишет исследователь древнерусской литературы Л.П. Якубинский.

Б.А. Успенский описал такое специфическое соотношение церковнославянского и древнерусского языков как ситуацию диглоссии. Диглоссия подразумевает «сосуществование книжной языковой системы, связанной с письменной традицией…, и некнижной системы, связанной с обыденной жизнью. В наиболее ясном случае книжный язык выступает не только как литературный (письменный) язык, но и как язык сакральный (культовый), что обусловливает как специфический престиж этого языка, так и особенно тщательно соблюдаемую дистанцию между книжной и разговорной речью; именно так и обстоит дело в России».

«Иной» язык церковной литературы должен был быть языком приподнятым и в известной мере абстрактным. Привычные ассоциации высокого литературного языка средневековья отделены от обыденной речи, возвышены над нею и оторваны от конкретного быта и бытовой речи. Чем больше разрыв между литературной речью и речью бытовой, тем больше литература удовлетворяет задачам абстрагирования мира. Отсюда проходящее через все средневековье стремление сделать язык высокой литературы языком «священным», неприкосновенным быту, не всем доступным, ученым, с усложненной орфографией.

Воздействие языка памятников прошлых эпох постоянно сказывалось на языке памятников новых. Отдельные, особенно авторитетные произведения сохраняли свой язык на много столетий. В этом своеобразие истории церковнославянского языка, традиционного, устойчивого, малоподвижного. Это был язык традиционного богослужения, традиционных церковных книг.

При этом очень важно, что высокий язык традиционной церковной литературы являлся частью так называемой культуры «готового слова». Тем самым усиливалась его традиционность, верность канонам. На данной проблеме следует остановиться подробнее.