Пять пудов любви, или воспоминание о чайке. «Пять пудов любви Пять пудов любви

«Костя Треплев. Любовь и смерть». Сценарий по пьесе А. П. Чехова «Чайка» с актерскими ассоциациями.
Такой Театр.
Режиссер Вениамин Фильштинский, художник Александр Орлов.

Помнится, в октябре Экспериментальная сцена под руководством Анатолия Праудина представила спектакль «„Дядя Ваня“. Работа актера над ролью», где артисты, по словам М. Дмитревской, разыгрывая пьесу, «сочиняли биографии ролей, ту жизнь, которая не написана Чеховым, но прожита его героями».

Нечто подобное мы видим и в новой работе Вениамина Фильштинского. На край сцены выходят актеры, от своего лица говорят о природе и необходимости театра, а затем на наших глазах становятся «другими» ‒ начинается представление. В качестве отправной точки взят все тот же А. П. Чехов, «Чайка». Классический текст подвергся серьезной редакции, превратившись из пьесы в «сценарий по пьесе с актерскими ассоциациями» (автор «ассоциаций» — Александр Кудренко). Вместо тринадцати действующих лиц — четыре: Константин Треплев (Александр Кудренко), Нина Заречная (Анна Донченко), Ирина Аркадина (Анна Алексахина), Петр Сорин (Валерий Дьяченко). Их реплики даны без сокращений, правда, с небольшими вкраплениями других текстов, намек на которые содержится в пьесе. Ирина Николаевна нет-нет, да и затянет на французском монолог из «Дамы с камелиями» или прикинется Гертрудой, а Костя вдруг прошепчет пастернаковское «Гул затих…», по-видимому, отдавая дань Высоцкому в роли Гамлета, или ввернет цитату — вслед за матерью — из шекспировского оригинала.

А. Донченко (Нина).
Фото — А. Коптяев.

Весь остальной чеховский массив либо дается в пересказе персонажей, либо умалчивается. О Полине Андреевне, Дорне, слугах — ни слова, зато Сорин долго и подробно, вникая во все обстоятельства, повествует о том, кто такая Маша и почему она пьет; Аркадина вечно бегает за Тригориным, вечно его не догоняет, теряет, злится; Нина тоже все говорит, говорит, говорит о том же Тригорине, но не с раздражением или досадой, а больше с восторгом и нежностью. И только Костя сосредоточен на себе. На собственных страхах и комплексах. Чуть сутулый, в круглых черных очочках, коротковатом сюртучке, крепко прижимающий огромный черный портфель, в котором хранится его сокровище — та самая заветная пьеса, — он очень напоминает мальчика-гимназиста, заумника и отличника. И неудачника. И мечтателя. И романтика. И маменькиного сынка.

В исполнении Александра Кудренко он таков и есть. Заикающийся, нерешительный, неуверенный в себе. Он не смеет поверить в свою нужность матери, проверяя ее любовь гаданием на ромашке. Меж тем, Ирина Николаевна держит его крепко. Давление ее настолько велико, что Костя и во снах несвободен: Аркадина является сыну даже в грезах и — душит.

Константин Гаврилович мать ненавидит. Константин Гаврилович боготворит и обожает мать. С этим чувством «или-или» Треплев и живет. Это его «пуд», его личная гамлетовская дилемма. Дилемма номер один. А дилемма номер два — «либо-либо»: либо мама, либо Нина. Так он и мечется, не смея примкнуть ни к той, ни к этой, во снах поочередно обнимая обеих. Но то — сны…

В. Дьяченко (Сорин), А. Кудренко (Константин).
Фото — А. Коптяев.

Несмотря на резкие перепады настроения, переходы от шепота к крику, Треплев — душа до крайности трепетная. Нежная и ранимая. Он не терпит, не переносит ссор. Ему бы — компромисс. Компромисс, известное дело, невозможен. Потому — три выстрела: в чайку, потом в собственную голову — сначала неудачно, потом смертельно.

Написанная для Нины, а затем разыгранная в саду пьеса, по сути, сделана Костей для матери. Не только позлить ее или уколоть (как это обычно трактуется), а скорее — порадовать. Но Ирине Николаевне и дела нет до чувств сына. Анна Алексахина, шурша шелками, выдыхая сигаретные туманы, гремя браслетами, сверкая серьгами, поблескивая кольцами, садится в зрительный зал и от имени Аркадиной начинает комментировать происходящее на сцене, отвлекая внимание публики от основного действа: она тут королева-мать, она прима, принятая с успехом в Харькове, — все должны это помнить.

А на сцене — вся в клубах дыма — сидит заметно беременная Нина. Фоном дан гул проходящих поездов, чьи-то голоса. Вдруг все замирает, и Заречная растерянно, жалобным голосом начинает знакомый монолог: «Люди…» Она выбегает из зала, но, никого не найдя, возвращается и, корчась от боли, прижимая руки к животу, продолжает текст уже о «мировой душе», что хранится в самой ее глубине. Беременность Нины — это одновременно режиссерский кивок Фильштинского в сторону и погибшего ближе к финалу чеховской пьесы ребенка Заречной от Тригорина, и несостоявшейся карьеры: Заречная словно вечно беременна этой самой первой, дарованной Костей, ролью, из которой так и не вышло новой — актерской — судьбы. Это и есть «пуд» Нины: либо Тригорин, либо актерство. А в итоге — «небольшой рассказ о погубленной жизни».

Выбор Аркадиной — либо Тригорин, либо Треплев; либо игра, либо жизнь; либо актерство, либо любовь. В результате — тоже ничего: Тригорина никогда нет рядом, сын погиб, карьера идет на спад. Последние слова Аркадиной, которые она произносит у постели мертвого Кости, шекспировские: «Мой сын! Ты очи обратил мне внутрь души, и я увидела ее в таких кровавых, в таких смертельных язвах — нет спасенья!» Подлинное страдание, страдание матери, возможно только в игровой форме, и правда — нет спасенья. У этой задачи нет решения.

А. Алексахина (Аркадина), А. Кудренко (Константин).
Фото — А. Коптяев.

Среди странных, изнывающих от любви, тоски и гнева героев один Сорин — чудак-человек. Тихий, интеллигентный, спокойный. Он лукаво наблюдает за происходящим, особо никуда не вмешивается, ибо знает: ничего не изменишь. Потому он просто любит. От всего сердца, по-христиански, не требуя ответа. Брат понимает властолюбивую сестру и прощает ей эгоизм и гордыню; он жалеет недотепу Костю и стремится помочь в сценических опытах; по-отечески Сорин сочувствует Нине и мифической Маше. У него огромное сердце, бесконечная любовь — это и есть его крест, его «пуд». Потому не выдерживает к финалу и Петр Николаевич: надрывается, заболевает, и заболевает сильно.

Весь спектакль актеры говорят о театре, играют в театр, произносят оригинальный текст Чехова, вставляют свои — придуманные, выученные и отрепетированные — реплики. И делают это, спотыкаясь, приподнимая, переставляя огромные черные шары — такие, какими обычно играют в боулинг. Метафора того груза, что мешает самим и убивает, сбивает с ног других, рядом стоящих. Но ведь происходящее — как бы понарошку, как бы не всерьез, как бы игра. «Это же театр — не жизнь», — возвращают зрителей к заданной теме артисты. И все же, когда лежит уже мертвый Треплев, а из-под покрывала торчат его босые ноги, когда постепенно уходит свет, а Аркадина от имени Гертруды заводит речь о «смертельных язвах», ты вдруг неожиданно обнаруживаешь: и твои глаза давно смотрят «внутрь души», и там тоже далеко не все в порядке… И прозвучавшая в начале аксиома о необходимости сценического искусства, о его притягательности опять доказана. И опять удачно. А иной вариант и невозможен.

Озарение снисходило постепенно.

Однажды после какого-то плохого спектакля мы с подругой-критиком засели в баре.

А ты знаешь, что критика X не пускают в театр Y? - сообщила мне коллега.

Он что, о них написал что-то зверское?

Подруга посмотрела на меня нежно, как на младенца, пытающегося выговорить свое первое слово.

Да у него роман с актрисой, а завлит в нее влюблен, как павиан!

Завлит был замечен за кормлением актрисы плюшками в своей темной завлитской. Критика-соперника он отлучил от почтовой рассылки, и тот вынужден теперь пробираться на премьеры потайными ходами. Чуть ли не билет покупать!

Страшная догадка омрачила мое незамутненное представление о театре: мы тут со своим театроведением, а все, оказывается, управляется совсем иными законами.

Вот, к примеру, выходит на сцену актер и импровизирует: почему, мол, никто мобильные телефоны не отключает? Ну, чтобы контакт с залом установить. И тут из зала его бывшая жена, недавно с ним разведенная: а я, говорит, телефон отключила. Он как взорвется! Да вы, говорит, его с 16.30 отключили - дозвониться не могу! Может, его вам за неуплату отключили? Денег у вас, что ли, нет?

В общем, натурально - семейная сцена. Часть зрителей в антракте жалеет бедняжку-жену, часть ворчит: нехорошо, мол, на публику личную жизнь выносить. А я волнуюсь за мировую драматургию. Вдруг теперь жена повадится на каждый спектакль ходить? Ведь если тема алиментов сольется с драматической кульминацией, она же ее перекроет!

Какой театр ни возьми - везде сердечные драмы с далеко идущими последствиями. Список их длинен и говорит о надвигающейся катастрофе. Тут худрук полюбил актрису и сделал ее режиссером - сами понимаете, какая началась свистопляска. Там дама-критик влюбилась в артиста и стала его пропагандировать где ни попадя. Пресс-атташе втюрилась в режиссера, ушла из театра, стала цепным псом гения и готова искусать всякого, кто против. А худрук крупного театра годами назначал свою фаворитку на главные роли, все уже привыкли ей шубу с поклоном подавать, как вдруг она к худруку охладела, но почему-то решила, что талант тронуть не посмеют - очень даже посмели и заменили новой фавориткой. Сидят теперь афиши переписывают.

Как узнать, что драматург бросил другого драматурга (кто из них женщина, не так уж важно)? Берешь буклет театрального фестиваля и видишь: на вопрос «Кто, по-вашему, самый гениальный драматург?» брошенный отвечает - бросивший. А бросивший говорит: Чехов.

Вчера звонит другая подруга-критик и говорит:

Этот-то, наш, спектакль поставил! В главной роли - Петрова!

Я говорю:

Погоди, как Петрова? У него же Иванова была жена, она и играла.

Была Иванова да сплыла - ты не в материале. Правда, сыграла с горя лучшую свою роль. Трагедия - она, знаешь, способствует. А теперь надо бежать смотреть Петрову.

И мы побежали.

Все, исключительно все движется любовью, как писал Мандельштам. Если копнуть историю, то ведь и Книппер-Чехова, когда узнавала, что Чехов может отдать какую-нибудь роль Комиссаржевской, злилась и пугала мужа

своим учителем Немировичем: уж Немирович-то, который по свидетельству недоброжелателей Ольгой Леонардовной был увлечен, роли ей всегда давал наипервейшие. Но Савва Морозов, влюбленный в Марию Андрееву, соперницу Книппер, наказывал за это Немировича рублем, поскольку был пайщиком Художественного театра. Так что за каждую неотданную первую роль - штраф.

Вот такая у нас традиция.

Фундамент, можно сказать. Наши пять пудов любви.

Теперь-то я понимаю, почему один режиссер все время водит меня в буфет оладьями кормить. А раньше думала: просто человек хороший. Ну, или, может, рецензии ему нужны. А ему, оказывается, совсем другое нужно… Страшно в театры ходить, ей-богу!

Фото: Митя Гурин; иллюстрация: Варвара Аляй-Акатьева

Антон Павлович Чехов стоял напротив “Астории”. Поверх старинного костюма на писателя был надет пуховик. Его пассия ехала в экипаже с Невского проспекта. На девушке было все по моде начала XX века, но ее выдавали современные сапоги. Благополучно встретившись, пара начала что-то горячо обсуждать. Тут же зажужжала камера, вспыхнул свет. Скинув с себя атрибуты XXI века, актеры преобразились. А режиссер Виталий Мельников закричал: “Мотор!” Романтическая драма “Львы, орлы и куропатки” набирала обороты.

Мельников наконец-то продолжил снимать фильм про писателя по воспоминаниям его последней любви Лидии Авиловой. Из-за отсутствия денег проект замораживали несколько раз. Когда производство только запустили, режиссера допрашивали с пристрастием: будет ли в ленте “клубничка”? И хотя Антон Павлович был не промах по женской части, в картине пока все достаточно целомудренно. Режиссер даже думает над тем, стоит ли героям целоваться.

— Да, это кино про любовь. Но любовь идеальную, бескорыстную и необъяснимую, - рассказал Мельников. - Это союз двух родственных душ. Связь благополучной дамы, у которой трое детей и муж, с пожилым и смертельно больным писателем - нонсенс. Но они общались и переписывались шесть лет.

Тем временем за спиной режиссера Чехов о чем-то спорил со Станиславским. Актер Кирилл Пирогов так вошел в образ писателя, что ежеминутно поправлял свое пенсне и кричал: “Господа, нужно же с чего-то начинать!” Оказалось, что в доме на Большой Морской, где сейчас располагается Союз композиторов, снимают репетицию “Чайки”. Здесь же разместили и декорации ювелирной лавки, в которой Лидия Авилова (Светлана Иванова) заказывает брелок с инициалами для Чехова.

А накануне в Юсуповском саду была феерия с большой массовкой. Народные гулянья в Масленицу начали снимать еще прошлой весной. И вот наконец сцена завершена. Счастливый писатель в кадре мчится со своей музой на санях. К слову, и сани, и горку в историческом стиле строили отдельно, точно по чертежам, что сохранились в архивах.

Для картины задействовано пятнадцать особняков в центре города. Ведь Москву тоже снимают в Петербурге, маскируя натуру под столичные квартиры и улицы. На Витебском вокзале возвели купе под старину и железнодорожный буфет. А квартиру издателя Лейкина и дом Авиловых построили в павильонах “Ленфильма”. Чем заняли целых полторы тысячи квадратных метров.

Практически весь реквизит в кадре настоящий. Есть и подлинный дорожный чемоданчик писателя, и его пенсне, и предметы быта. Благодаря старым вещам атмосфера на площадке становится особенной. По словам художника по декорациям Александра Загоскина, самые дорогостоящие и трудоемкие сцены еще впереди. Предстоит воссоздать театр и маскарад начала прошлого века.

Художник по костюмам Лариса Конникова нашла старинные материалы для отделки платьев. Она рассказала, что Чехов - не самый большой щеголь. В фильме у него всего четыре костюма, один из которых парадно-выходной. Зато у героини туалетов не сосчитать. Ведь она богатая женщина и может себе их позволить. Сейчас дошивают шикарное платье из ткани цвета розы. А для Табакова срочно строчат костюм русского богатыря, в котором он появится на маскараде.

Есть один нюанс: актрисы категорически отказались работать в корсетах. Впрочем, главной героине Светлане Ивановой (она известна по фильму “Отец”, сериалам “И все-таки я люблю”, “Дом Солнца”) и утягивать-то нечего. Девушка тоненькая как тростинка. Тут Мельников отошел от исторической правды: по воспоминаниям современников, Лидия была крепкой и дородной. К тому же приличного роста.

С актером Кириллом Пироговым было проще. Он сразу прошел пробы, потому что похож на Чехова. В фильме на Кирилле практически нет грима, хотя возраст писателя по ходу сюжета меняется. Но актер все равно очень волнуется в каждой сцене. Ведь раньше ему не приходилось играть исторических персонажей. (Зрителю Пирогов известен по фильмам “Брат-2”, “Доктор Живаго”, “Красная капелла” и “Агитбригада “Бей врага!”.)

Что же касается звезд старшего поколения, они будут сниматься “под занавес”. Мастерам достались лишь небольшие роли. Светлана Крючкова сыграет идейную женщину-романистку, эдакую Новодворскую того времени. Она будет критиковать Чехова за удаленность от потрясений, которыми живет Россия. Олег Табаков - издатель по фамилии Лейкин, один из друзей писателя. Ивана Краско загримируют во Льва Толстого.

Закончат картину, по словам режиссера, не раньше июня. Если финансирование снова не иссякнет. Но судя по тому, что две трети картины уже снято, “пять пудов любви” все же увидит зритель.

Свой новый сезон саратовский театр драмы имени Слонова амбициозно открыл премьерой чеховской "Чайки". Чехов в последнее время стал частым гостем на саратовской сцене - ТЮЗ в прошлом году презентовал зрителям "Вишневый сад" и "Даму с собачкой". Теперь свое мнение о чеховской драматургии высказал театр имени Слонова. Над постановкой работали московский постановщик Сергей Стеблюк и петербургский сценографист Ольга Герр. Однако сенсации не получилось. У "Чайки" более чем богатая история. Первая постановка "Чайки" на сцене Александринки провалилась с треском...

У "Чайки" более чем богатая история. Первая постановка "Чайки" на сцене Александринки провалилась с треском. Как вспоминала одна из артисток театра: "Ни одна пьеса так мучительно плохо не исполнялась на сцене Александринского театра и никогда не случалось нам слышать не только шиканья, но именно такого дружного шиканья на попытки аплодисментов". На субботней премьере зрители аплодировали. Даже встали. Но как-то медленно, неохотно. И актеров по старой доброй традиции второй раз на сцену не вызвали. Зато сам вышел режиссер-постановщик пьесы Сергей Стеблюк, который поблагодарил публику за теплый прием.
"Чайка" - не из тех пьес, что интригуют сюжетом. Каждый театрал, да и большинство "зрителей время от времени" помнят основную фабулу пьесы. Коротко ее можно выразить словами Тригорина, который, увидев убитую Треплевым чайку, записывает в книжечку новый сюжет для небольшого рассказа о молодой девушке, похожей на чайку. "Случайно пришел человек, увидел и от нечего делать погубил ее". Сам Чехов еще на стадии создания пьесы писал о своем замысле: «...Комедия, три женских роли, шесть мужских, четыре акта, пейзаж (вид на озеро); много разговоров о литературе, мало действия, пять пудов любви». Красиво, печально, многозначительно, однако все это такое количество раз ставилось на мировых и российских сценах, что, надо думать, даже специалисты по творчеству Чехова потеряли счет. Хотелось новаторства, удивления, а получилась пьеса "для школьников", которым удобнее будет сходить в театр, чем пролистать томик Антона Павловича. Излишне классично, строго, что называется "по традиции". Впрочем, как раз в рамках традиции постановка смотрится уместно.

Безусловно, порадовало начало. Пьеса стартовала не "вдруг", а как будто плавно перетекла в действие из суеты зрительного зала. На подмостках копошились, казалось, работники сцены, что-то доделывая, приколачивая, поправляя, и только через минуту стало ясно, что это приводят в порядок самодельный театр Константина на берегу озера. Вскоре появился и сам герой. Действие пьесы пошло своим чередом. Герои ссорились, мирились, философствовали. Нина Заречная раненой чайкой, еще не чуя беды, металась от Треплева к Тригорину, в одинаковом жесте распахивая руки-крылья в объятия одного, а затем другого. "Я чайка!"
Сценический круг на протяжении пьесы приводили в движение несколько раз. Налаженная на скорую руку сцена на берегу озера сменялась уютной гостиной, а она - зарослями камышей, реалистично разросшихся прямо на подмостках. Неизменной оставалась лишь полная луна, из акта в акт неярко освещая место действия. Надо сказать, художник поработал над атмосферой на славу. Вечером на заднем плане ненавязчиво переливался красками закат, во время грозы над сценой сверкали «настоящие» молнии, а последняя встреча Треплева и Нины состоялась почти в полной темноте - зрители только угадывали героев в темных силуэтах на импровизированном "мосту". А в первом акте, пока Заречная произносила знаменитый монолог про мировую душу, в зал напустили дыма - задумка Треплева была реализована в полной мере. Запаха серы не почувствовала. Возможно, потому что сидела не в первых рядах. Между тем вспомнилась "мхатовская" "Чайка", сыгранная на этой же сцене два года назад в ходе гастролей МХТ - эхом от той постановки стало своеобразное объемное звучание голоса Заречной, созданное с помощью микрофонов.

Вообще актеры постарались на славу. Хороша гордая Маша в исполнении Татьяны Родионовой, несчастная в своей любви к доктору Полина Андреевна (Светлана Москвина), старенький Петруша, который, не вовремя заснув, перепугал всех жильцов усадьбы (Юрий Кудинов). Только, пожалуй, слишком много крика - эмоциональное пресыщение. К концу пьесы уже перестаешь сочувствовать кому-либо из героев. И когда Константин в финале демонстративно проходит в полумраке с ружьем в руке, уже с осознанием того, что произойдет, ждешь этого. Выстрел. Доктор выходит выяснить, в чем дело, возвращается, с улыбкой извещает, что это всего лишь лопнувшая склянка и тихо одному Тригорину сообщает, что Костя застрелился и просит увести Аркадину. Занавес поднимается, и по сцене катятся до этого стоявшие на нем стулья. И, припомнив, что сам Чехов определял жанр своего произведения как «комедия», можно с полным правом сказать - «финита ля комедиа».

Иронический комментарий А.П.Чехова к одной из своих пьес, широко известный из его переписки, стал ключом для режиссерского прочтения многострадальной «Чайки». Режиссер Линас Зайкаускас, знакомый владимирским театральным завсегдатаям по колоритной постановке нашего театра «Король Лир», в Новосибирском театре «Старый дом» поставил эпатажную «Чайку» по тексту А.П.Чехова (премьера состоялась 13 марта 2009 года). Спектакль этот имеет обширную прессу, Вы можете ознакомиться с ней в Интернете. Мы же добавим лишь несколько слов по поводу впечатления от фестивального вечера 19 сентября.

Оно (впечатление) достаточно ОДНОРОДНО. К сожалению. Шок, может быть, и пережитый в самом начале спектакля, благодаря затяжной экспозиции с раздрызганно-«испитой» Машей, своеобразно закаляющей свой суицидальный рефлекс в озере, куда она периодически бегает топиться, постепенно ослабевает. Весь спектакль идет в одной и той же атмосфере всеобщего шизофренического перевозбуждения и бурно выражаемой сексуальной неудовлетворенности.

От этих мук, по Зайкаускасу, не избавлен ни один из участников действа в окружении шкафчиков-скворечников, (в недрах своих таящих водочные штофы и цветы в плошках)… ретро-велотренажера, многофункционального гроба (о нем чуть позже) и т.п.. Центром декорационного бума сценографа Маргариты Мисюковой, является деревенский туалет, в котором и происходит бурное, страстное объяснение, щедро перемежаемое поцелуями, между Тригориным и Ниной. Пересказ всех изысков режиссерской фантазии может занять не одну страницу. Но в том-то и беда, что Чехов – психологический Чехов – постановщику вряд ли был интересен. А атрибутику спектакля-балагана многократно уже описали и до нас. Вряд ли стоит тратить на это время. Психологически, темпо-ритмически бурный, безумный спектакль стоит на месте и потому бороться со сном, созерцая это зрелище, крайне затруднительно…

По поводу гроба тем более нельзя промолчать, поскольку к его функциям шкафа для чемоданов Аркадиной и постели для шустрого подагрика Сорина прибавляется еще одна. Весьма ответственная. После окончательного ухода Нины Костя Треплев уютненько устраивается в нем, аккуратно закрывается крышкой и лишь после этого производит роковой выстрел. В цепочке сценических «метафор» Зайкаускаса это не самая занятная. Но ею венчается финал, и зритель с чувством глубокого удовлетворения от деловитой завершенности спектакля, наконец-то энергично и радостно покидает зал. И именно это простое деяние дает ему надежду, что ЖИЗНЬ ПРЕКРАСНА.